Молли имеет право

огромное тебе спасибо за замечательное письмо. Мне уже нравится эта твоя новая учительница ан глий ского. Похоже, с ней гораздо веселее, чем с про фессором Шилдс, которая преподаёт у нас английский и французский и у которой глаза как у ястреба, а уши – как у летучей мыши (в смысле, такие же чувствительные: выглядят-то они совершенно обычно). Ей около тридцати, и она довольно симпатичная, но в классе у неё невозможно ни поболтать, ни записку незаметно передать. Впрочем, должна признать, если не считать поразительной способности замечать каждую мелочь, профессор Шилдс ещё ничего. По крайней мере, она не так плоха, как учившая нас в прошлом году сестра Огастина, обладательница самого скучного в мире голоса. Хотя мне вообще непросто думать про школу с тех пор, как я узнала правду о Филлис и Мэгги. Да, теперь я знаю всё (или, по крайней мере, думаю, что знаю), и это потрясающе! Оказывается, они и правда революционерки – ну, вроде того. Они СУФРАЖЕТКИ!

Да-да! Настоящие суфражетки! По крайней мере, Филлис точно, а Мэгги её поддерживает. Не могу поверить, что я раньше об этом не догадалась (хотя и Нора тоже: не одной же мне быть такой бестолковой)! Но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что это всё объясняет. Может, Филлис и не интересуется политикой, но она определённо сочувствует женщинам, способным делать то, что мужчины не считают для них подходящим. Смотри сама: она ведь настояла на поступлении в университет. А пару лет назад купила велосипед, хотя отец Томас (наш дядя, священник) сказал папе, что женщины на велосипедах – это просто стыд и срам и чтобы мы знали: в следующий раз Филлис напялит брюки и закурит сигару (ни того ни другого она, насколько мне известно, пока не делала, но кто знает, может, ещё сделает? Теперь уже и не знаешь, чего от неё ждать).

В общем, то, что Филлис оказалась суфражеткой, ничуть не удивительно. Но всё-таки я до сих пор несколько потрясена: ведь желание поступить в университет ещё не означает, что ты хочешь получить право голоса, а даже если такое желание у тебя есть, это ещё не значит, что ты и вправду будешь ходить на митинги, писать лозунги на тротуарах и маршировать с плакатом, рассказывая об этом прохожим, а также делать всё прочее, что, похоже, устраивают суфражетки. Многие люди чего-то хотят, но ничего для этого не предпринимают. А Филлис определённо что-то делает, и Мэгги ей помогает. И мне ужасно трудно в это поверить.

Вот как я обо всём узнала. Это произошло сегодня вечером – хотя кажется, что прошло уже гораздо больше времени. Мы выпили чаю, и я осталась в столовой доделывать латынь (на этот раз Овидия, разглагольствующего о своей последней ночи в Риме). Мама в гостиной без конца играла «Турецкий марш» Моцарта, причём очень громко: верный признак хорошего настроения; эти громовые раскаты я слышала даже сквозь тяжёлые деревянные двери, отделяющие гостиную от столовой. Латинская поэзия, как ты знаешь, ужасно занудна, а от сочетания Овидия с Моцартом я и вовсе никак не могла сосредоточиться больше чем на пару минут, постоянно обнаруживая, что смотрю в окно. Тогда-то я и увидела, как Филлис осторожно закрывает заднюю дверь и тихонько направляется к калитке. И сразу поняла, что нужно сделать. Овидию придётся подождать (насколько я понимаю, он вообще может ждать вечно, хотя в данном случае, вернувшись домой, мне пришлось его доделать).

Ты, Фрэнсис, конечно, можешь подумать, что дальнейшие мои действия были подлостью и низостью. И, честно говоря, так оно, наверное, и было (знаю, в последнее время я вообще веду себя довольно подло). Но я всё равно это сделала: вскочила со стула, ринулась в холл, подхватила пальто (которое кинула на лестнице, даже не повесив на вешалку), крикнула: «Мам, я к Норе за учебником», – и, прежде чем она успела что-либо сказать (или хотя бы дать мне понять, что услышала), выскользнула из дома через заднюю дверь (Мэгги мыла посуду, так что мне не пришлось врать ей, куда я иду). Потом юркнула в калитку и бросилась бежать по переулку. Может, я и не очень сильна в гимнастике и танцах, но, как ты, наверное, помнишь, в беге мне равных нет. Так что, когда я выскочила из переулка, Филлис даже ещё не успела добраться до перекрёстка.

Мне не хотелось, чтобы она меня видела, поэтому я держалась на расстоянии (на самом деле особого выбора у меня не было: я так задыхалась, что едва могла идти. Я способна выиграть любой забег, но только очень короткий). В любом случае на то, чтобы следовать за Филлис по широкой улице, дыхания мне хватало. На миг я испугалась, что она перейдёт дорогу и сядет на трамвай (это сорвало бы весь мой план, поскольку денег на проезд у меня в кармане не оказалось), но она этого не сделала, а отправилась в сторону центра города пешком.