Молния Господня

  Утром следующего дня посыльный князя-епископа попросил его милость пожаловать к его высокопреосвященству. Подумав, что речь идет о конфискации, Вианданте пожал плечами. "Пока нет приговора, о чём говорить?" Но приглашение Клезио, как выяснилось, не имело никакого отношения к проходящему расследованию. Рядом с кардиналом стоял тот самый полный человек с глубокими и умными чёрными глазами, которого Вианданте видел на аутодафе Вельо и ещё накануне заметил в нефе. Теперь он узнал, что перед ним - мессир Оттавио делла Гверча да Сеттильяно, legatus missus, проще говоря - визитатор. Вианданте развёл руками, выразив радость от встречи с ревизором, и пригласил проверяющего остановиться на время пребывания в городе в его доме. Не огорчился, услышав в ответ, что папский легат намерен сегодня же отбыть в Больцано. "Наша деятельность будет проверяться позже, по возвращении господина визитатора с севера?" - галантно осведомился он. "Всё, что нужно, мы уже узнали", безмятежно ответил легат. Глаза их встретились - и отрешённое равнодушие Вианданте столкнулось с равнодушной отрешённостью легата. Инквизитор низко поклонился. "Как вам будет угодно". "А, подумаешь, пронеслось у него в голове, что мне в наихудшем случае будет грозить? Монастырь?" Да Вианданте грезил о нём как о земле обетованной... Вернувшись в Трибунал, узнал, что двое - Диосиоконте и Пасколи - подтвердили, что синьор Онофрио Бранкалеоне, как и они, является большим любителем юных певчих. Он уже арестован. Особенно взбесило инквизитора поведение Винебальдо, который, узнав, что трупы обнаружены, тоже упал в обморок, в кровь расшиб голову о плиты пола и до конца следствия ходил с повязкой на лбу. Все эти обмороки начинали надоедать Вианданте. "Каинову печать и терновым венцом не скроешь! Проступит!", зло бормотал он. При этом проклятый содомит ни в чём не признался. Впрочем, показаний его сотоварищей хватило бы теперь для обоснования трех приговоров.

  -Не признается - умрёт нераскаянным, - равнодушно обронил инквизитор. - Я - на похороны, сейчас начнётся отпевание.

  ...Вианданте молча стоял у детских гробов, погружённый в сумрачные размышления. Он не мог простить себе, что не заметил тайника в мастерской сразу, что действовал медленно из-за брезгливости к подобным мерзостям. Но все же не это тяготило скорбью, пресекающей дыхание и отягощавшей сердце. В памяти всплыл разговор с донной Альбиной.

  "Доколе мне погружаться в эти круги Дантовы?

  - Кругов было девять, мой мальчик...

  - А я в каком?..."

  Она тогда не ответила ему. Он и сам не знал ответа, но понимал, что его путь - путь познания самого мерзостного, что есть в человеке - тягостен и чреват скорбями. Он мог - и знал, что должен - выдержать, не заразиться пагубой этих мерзких дорог, устоять, каким бы жутким испытаниям души и тела его не подвергали. Телесные скорби и плотские тяготы он вынес безропотно. Смиренно принял неимоверную боль потери любимого духовного брата. Кротко нёс и давящее душу понимание распада душ человеческих, сожалел, страдал, но покорялся судам Божьим. Но этот - неведомо какой по счёту - круг Ада был невыносим до крика, до ножевой боли, пред которым меркли муки смертной отравы и казалась ничтожной бездна грязи душ негодяев, отдавшихся дьяволу. Он понимал, что сейчас, стоя у гробовых ниш, оплакивает не только несчастных детей, умерщвленных безжалостной рукой негодяя, но и свою душу - вероломно преданную тем, кому он верил...

  Равви, почему ты оказался Иудой? Перетто, почему ты усомнился? Почему ты предал меня? Ты стал вдохновителем и адвокатом ничтожных людишек, жаждущих "всего наилучшего", "наполнителей нужников", оправданием бесчисленных преступлений и мерзостей, кои ему, Джеронимо, теперь приходилось преследовать и карать. Ты, Перетто, говоривший мне слова Истины, сам не верил этой Истине. Ты лгал мне... Джеронимо поймал себя на помысле скорбном и болезненном. Лучше бы ему стократно изнывать в огне чемеричных, дурманных да белладонных отрав, чем претерпеть это...

  Если нет Бога, если Бог не есть Истина и цель моих стремлений, я пуст и нищ в своем одиночестве в мире. Я - жалкое животное, невесть почему и незнамо кем наделенное речью и разумом... И вот - многие из этих животных начинают мнить себя богами... Неблагородное и завистливое желание занять не своё место в бытии, почитать себя богом - есть желание каждого ничтожества, и истекает оно из помраченности ума и темноты сердца. Искать свободы от Бога в утверждении своей природы - вот знамя этих глупцов-гуманистов, не понимающих, что свободу можно искать только в Боге - источнике всякой свободы, ибо моя свобода есть единственное божественное во мне, знак моего божественного предназначения.