Молния Господня

Впрочем, si quid habent igitur vatum praesagia veri, если верить предвозвещаниям певцов, то и вовсе рехнуться можно…

Затем распечатал свиток из Болоньи. Вчитался. На лице Вианданте не дернулся ни единый мускул. Наконец-то.

Империали знал с самого начала, что к нему самому обязательно будет приставлен тайный соглядатай. Понял это задолго до приезда в Тренто, — просто сделав логичный вывод из случайно брошенных слов старого инквизитора Аугусто Цангино, которые тот проронил в ответ на вопрос Вианданте, чем ограничивается безграничность власти? Старик усмехнулся и ответил тогда: «Внутренней чистотой. Ну и внешним наблюдением, конечно». Да, единственное, что даёт в этой жизни подлинную защиту — это чистые помыслы и безупречное поведение.

Вианданте понял учителя, и приехав в Тренто, жил, как привык, не затрудняя себя поисками своего наблюдателя — но на всякий случай расставил несколько нехитрых ловушек. В одну из них и угодил начальник его канцелярии, хотя вышло это как-то ненароком. Империали знал, что Элиа ежемесячно отчитывается Дориа, и после смерти Аллоро спросил, писал ли он об этом Провинциалу. Тот ответил, что не успел, и Вианданте попросил не сообщать пока в Болонью о гибели Гильельмо. Тогда им руководила боль потери. Теперь монастырский приятель Джеронимо Оронзо Беренгардио, сообщив ему последние новости из Болоньи, отметил, что он, как и Дориа, был весьма опечален смертью их общего друга Гильельмо, о которой они узнали от его коллеги Джофреддо Фельтро…

Не дочитав до конца, Вианданте замер. Как это произошло? Неужели настоятель, потрясённый смертью Гильельмо, проговорился о том, кто, кроме Элиа, ставит его в известность о делах в Тренто? Непохоже на епископа. Но оказалось, что именно Оронзо назначен вместо Фьораванти писцом настоятеля. Ах, вот как… Да, брат Оронзо всегда был любознателен и сунул, стало быть, свой любопытный длиннющий равеннский нос в личные письма епископа. Нехорошо, разумеется, но кто поставил его, Джеронимо, судьей брату своему? Тем более, что благодаря грешной пытливости собрата всплыло имя доносчика. Стало быть, глаза Дориа — начальник его канцелярии. Препротивный толстый плешивец, уроженец соседнего Больцано.

Вианданте задумался. Империали был когда-то любимым учеником Перетто Помпонацци, от которого усвоил незлобивое добродушие и снисходительность. Но он был учеником и самого Лоренцо Дориа, прожжённого клирика-интригана, лукавой и умной лисицы, у которого заимствовал мудрость неторопливых жестов и любезной улыбки, скрывающих любые помыслы. Сейчас, и Джеронимо понимал это, лишние жесты были недопустимы.

На обед инквизитор пришёл с рассказом о произведённом обыске и обнаруженных вещах братьев Спалацатто, чем изумил только что проснувшегося и ещё не пришедшего в себя Элиа. Душевно тот ликовал, не в силах поверить, что обрёл дружбу этого столь боготворимого им человека, но чувствовал себя неважно, хоть и крепился. Сильно болел порез на плече, да мутная боль, что расползлась по всему телу, пригибала голову к подушке.

Вид Элиа инквизитору не понравился. Тот был совсем разбит, глаза окружены коричневой тенью, подбородок затемнён двухдневной щетиной, которая придавала лицу выражение скорбное и несчастное. Инквизитор решил помочь ему побриться, ибо правая рука и плечо раненого, изувеченные левшой, ещё сильно болели, держать же левой бритву Элиа не мог.

— Сейчас я приведу тебя в божеский вид, — Джеронимо, полдня пробездельничав в Трибунале, чувствовал прилив сил от интересных новостей и был обуреваем жаждой деятельности. Элиа был польщён такой заботливостью, однако, с опаской поглядывал на друга, сосредоточенно точащего бритву.

— А ты брить-то других умеешь?

Джеронимо пожал плечами.

— Империали не цирюльники, конечно, но не боги же, чай, горшки обжигают. Справлюсь.

Уверенность инквизитора в своих ни разу не опробованных силах не передалась Элиа, и пока дело не было закончено, правда, не с самым блестящим результатом, он несколько нервничал, следствием чего стала перебранка: Джеронимо уверял, что нервный смех Элиа морщит его щёки, в итоге он может невзначай порезать его скулу, а фискал молил, чтобы новоявленный брадобрей не перерезал ему невзначай горло.

Но все обошлось.

Когда Элиа снова обрёл привычный для Джеронимо вид, Тереза начала кормить его, а инквизитор погрузился в размышления о событиях дня. Элиа с трудом глотал, глаза его слипались. Вскоре он уснул, и Джеронимо, отобедав, решил было последовать его примеру, но синьора Тереза подала пришедшее только что письмо. Прямо-таки день посланий.