Молния Господня

Приветливо поздоровавшись с Элиа, Фьораванти осторожно расспросил о гибели Аллоро, о князе-епископе Тренто, об отношениях между ним и светским судьей. Вианданте немногословно, но достаточно подробно отвечал. Леваро вскоре покинул их, и Фьораванти проводил его внимательным взглядом. Столь же мягко спросил, не заставила ли его служба… измениться? Джеронимо окинул своего монастырского собрата недоумённым взглядом, пытаясь понять, что он имеет в виду. Пожал плечами.

«Что-то, разумеется, понимаешь иначе. Я думал об этом. Словно опускаешься в бездну человеческой мерзости по дантовым адовым кругам… Однако, из мерзости — выводы не сделаешь. Не тот материал. Но, в общем-то, всё переносимо. Я же знал, что мне предстоит». Фьораванти задумчиво пожевал губами. «Я, когда въехал в город и спросил, где найти тебя, сказали, что Дом Святого в Храмовом переулке…»

Он задумался, потом вдруг заговорил — быстро и отрывисто.

— Я заехал посоветоваться, и пусть это будет между нами. — Вианданте молча кивнул.

— У нас в Больцано творится нечто ужасное. Я бы не поверил, что такое возможно, но…

— Разгулялись слуги сатаны?

— Нет. Осатанел Спенто.

— Что? ты уверен?

— Ещё бы! Сколько дел у тебя было за эти месяцы?

Вианданте задумался.

— Я не считал, но постой… расследование гибели Гоццано, капуциново дело, повитуха-Белетта, чертова Вельо с подручными да «веселые волчата»… - Он не счел нужным включать сюда расследование убийства маленькой Розы. — Пять.

— И скольких ты отправил на костер?

— С учётом, что почти три месяца инквизиция вообще не отправлялась — больше дюжины мерзавцев и спалил. Но большинство прошли по двум делам. И ещё двое — в Трибунале. Но теперь, думаю, станет тише. А что?

Фьораванти вздохнул.

— Я не знаю, что со Спенто. Не поладил с главой города, сцепился со светским судьей, уверяю тебя, вполне приличным человеком. Когда я утром выехал, он готовил аутодафе. Десятое. Двое осуждённых — не подпадают ни под какое обвинение, но один… В общем, он просто сводит счеты. Уволил палача, пытает сам. Это недопустимо. Но самое главное — это тебе и огню — я видел его лицо, когда он… Иероним, он наслаждался! Понимаешь?

Вианданте посмотрел в глаза Фьораванти и кивнул.

— Да. С моим прокурором случилось однажды то же самое. Ну, это он… погорячился.

Умберто, не отводя взгляда, продолжал смотреть ему прямо в глаза.

— А ты?

— Господь с тобой, брат мой… Если на минуту даже забыть монашеские обеты, моё имя — Империали. Даже отречение от мира не даёт право марать такое имя. Я не палач, я — судья. Фьораванти отвёл от Джеронимо больные глаза. Инквизитор заметил, что прошедшие месяцы поубавили в его собрате и жизнерадостности и кокетства, но то, что проступило — было истинным. Умберто всегда был мягок и уклончив, стремясь не задевать никого, но, слава Богу, его самого низость и подлость — задевали. У Фьораванти, оказывается, было всё в порядке и с верой, и с честью. Это радовало, но больше радоваться было нечему.

— Но ведь и это не всё! По одному из дел проходила свидетельницей некая Франческа Романо. Я видел её, хотя от таких Дориа настоятельно рекомендовал отворачиваться. Красивая. Лет двадцати. Он, хотя никакой денунциации или молвы не было, приказал арестовать её. Меня не допустил к расследованию, а сам… я слышал, что он угрожал ей костром, если она не уступит ему. Бедняжка повесилась в тюрьме в ту ночь, а он совсем озверел. Слышал бы ты, что говорят о нём в Больцано! Давно нет никаких денунциаций — люди не боятся ведьм, они боятся инквизитора! Он для них хуже любого колдуна. Я же помню его по монастырю — спокойный, ровный… После смерти Терамано почему-то словно окаменел. Но такого я не ждал. Вианданте пожал плечами.

— Раноккио? Лягушонок был его сыном.

— Что?!

— Терамано был сыном Спенто.

Фьораванти недоуменно уставился на Джеронимо.

— С чего ты взял?

Вианданте натянуто усмехнулся.

— Уши. Лицом-то мальчонка, видимо, пошел в мать, но уши… Форма ушей была совершенно одинакова. Потеряв последнее, что у него было, Спенто, и вправду, окаменел. А дальше — страшная власть при окаменевшем сердце…

— Да-да. Я как раз об этом думал. Власть изувечила его.

Джеронимо покачал головой.

— Нет. Одна и та же власть была у благородного Октавиана, ничтожного Клавдия, распутного Нерона и расчетливого Веспасиана. И распоряжались они ею по собственному благородству, ничтожеству, распутству или расчетливости. Не власть сделала Нерона фигляром и распутником. Власть, да, испытание, но одна и та же сила одних испытывает, очищает и отбирает, других отсеивает, опустошает и искореняет, нельзя забывать об этой глубокой мысли Августина. Поезжай к Дориа. Расскажи всё. Пусть пришлёт визитатора. Если мы не хотим новых скандалов для ордена — пусть его отзовут немедленно.

Фьораванти вздохнул.

— Ты, прав, конечно. Я сказал ему, что еду в Триест, но я поеду в Болонью. Я сам думал дождаться визитаторов, но потом подумал, чего ждать?

— Переночуй у нас, а завтра…

— Нет, я написал приятелю в Верону — он ждёт меня вечером. Постараюсь добраться до темноты. Оттуда — в Болонью.