Молния. История о Мэри Эннинг

Мне не хотелось показывать свою слабость — нет, я этого не любила. Я была ничем не хуже других мальчиков и девочек, да и взрослых мужчин и женщин, и твердо решила, что им никогда не сломить меня своей глупостью и жестокостью. Решила, что не позволю клеветать на моего отца, который дал мне столько знаний, сколько вовек не даст ни одна школа! Я ведь теперь и сама могу учить других — вот хотя бы этого бледного богатенького мальчишку, который, будучи куда старше и образованнее меня, не знает о жизни бедняков ровным счетом ничего.

— Как мне жаль, — сказал Генри, понурившись.

— С чего бы? Ты тут вообще ни при чем.

— Если вас это утешит, надо мной тоже без конца смеются, — признался он, мгновенно покраснев.

— Над тобой?! Но почему?

— Потому что я дружу с вами.

«Дружу»? Честно сказать, другом я Генри не считала, впрочем, друзей у меня вообще не было. Он стал мне хорошим помощником, спору нет. Но слова о дружбе пробудили во мне противоречивые чувства.

— Какая чушь! Наверняка им не нравится мое низкое происхождение или что я девочка, да еще к тому же младше тебя.

— Думаю, дело и впрямь во всем этом. И еще в другом.

Его ответ не на шутку меня озадачил. Во всем этом и еще в другом? Как это? Я мрачно покосилась на Генри. Я страшно не любила всякие непонятности — примерно так же, как разговоры о дружбе.

— Вы же знаете этих задир. Им непременно надо кому-нибудь досадить. Чаще всего тому, кто на них не похож. И кому они втайне завидуют — такое тоже бывает.

Я не удержалась от смеха.

— Завидуют? Мне? Нашли кому завидовать! Таких глупцов, как они, и бояться нечего! Не стоит на них внимание обращать.

— Постараюсь взять с вас пример, мисс Эннинг.

Мне не терпелось выспросить, кто же эти глупцы, и проучить их, но внезапно внутри вспыхнуло новое жгучее желание, от которого не удалось отмахнуться. Мне захотелось сделать для Генри что-нибудь хорошее, что-нибудь доброе.

— Можешь звать меня Мэри, если хочешь. Раз уж мы, как ты говоришь, друзья.

Он с улыбкой протянул мне свою холеную белую ладонь. Я задержала на ней взгляд, но потом протянула свою в ответ, и мы обменялись торжественным рукопожатием. Может, и впрямь неплохо, когда у тебя есть друг. По телу разлилось приятное тепло. Нет, все-таки занятное это чувство, спору нет!

8

ИЗ ГРЯЗИ К СДОБЕ

— Смотри, какое голубое небо! Вот так бы нежиться целый день на солнышке и ничего не делать. Наконец-то этот противный дождь кончился! Я уж думал, он теперь навечно!

Генри лежал на краю поросшего травой глинистого выступа, прикрыв руками глаза от яркого солнца. Внизу темнел Монмутский пляж. Небо над нами было лазоревым, внизу искрилось и весело плескалось море. Временами на Генри нападала жуткая лень, и я, нисколько не стесняясь, говорила ему об этом прямо в лицо.

— А кое-кому надо работать, — ворчливо напомнила я и на этот раз, стиснув зубы. — Не все могут позволить себе валяться на траве и часами глазеть на небо!

Генри сел и принялся вытаскивать из волос травинки, глядя на меня. У него был такой вид, прямо как у теленка! Смешное сравнение. Впервые я услышала его от матушки — по ее словам, телячьи глаза бывали у отца, когда он возвращался от своих друзей — «безмозглых балбесов, у которых одна выпивка на уме», как говорила про них матушка. Она их недолюбливала.

Впрочем, Генри больше походил на собачку, которая однажды написала на человека. Я своими глазами видела! Клянусь! Это случилось неподалеку от Кобба. Нарядно одетая дама вышла из экипажа и передала своего питомца лакею. (Это был мопс с плоской мордой и таким длиннющим языком, что без труда мог бы лизнуть самого себя в глаз.) Тот опустил собачку на землю. Мопс смерил его презрительным взглядом, а потом без тени смущения поднял заднюю лапу и окатил золотистой струйкой блестящие лакейские туфли. Но лакей не проронил ни слова. Он просто стоял, весь красный как рак. А собачка неожиданно одумалась, и вид у нее сделался такой жалостливый. Ну, как у собаки, которая только что описала человека. Хозяйка схватила мопса и принялась ругать, словно он понимал людскую речь. А я смотрела и хохотала так громко, что на меня даже стали недобро коситься.

Так вот, Генри выглядел точь-в-точь как тот мопс.

Потом он улыбнулся.

— Но ты ведь любишь свое дело, так? Значит, работа тебе в радость.

Раздраженно застонав, я схватилась за здоровенный пласт мокрой глины, который ночью смыл ливень со скалы. Длиной он был чуть ли не с кровать, а толщиной — с мою руку. Внутри — точно цветок меж книжных страниц — было зажато что-то блестящее. Я хотела положить пласт плашмя, чтобы расколоть его точным ударом молоточка, но он прочно завяз в грязи и мне никак не удавалось за него ухватиться. В такие моменты отец обычно ругался, я тоже прошептала несколько крепких словечек — и мне, если честно, тут же полегчало.

— Давай помогу, — крикнул Генри. Он уже успел подняться на ноги и теперь широко улыбался, как дурачок. — Тяжеловата ноша для девчонки!