Молния. История о Мэри Эннинг

— А если Господь заберет у нас отца, мы и за это должны Его благодарить? И за то, что останемся без кормильца, а в семье появится лишний рот?

— Надо смириться с тем, чего нельзя изменить, Мэри. Возрадуйся своей доле, а не то будешь очень несчастной. От судьбы, как ни старайся, не уйти. Пойдем со мной. Я приготовлю тебе питье, от которого станет полегче.

— Не хочу я никакого питья! Хочу, чтобы все прошло! — крикнула я, скользнула мимо матушки, пересекла площадь и понеслась по дороге к церкви. Пробегая по кладбищу, я яростно топнула и закричала могильным плитам: — Вы вот по-настоящему свободны! Такой свободы мне до самой смерти не видать!

По щекам струились слезы. Волосы лезли в глаза. Боль усилилась, и мне стало казаться, что я непременно умру, что бы там ни говорила матушка. А где еще встретить смерть, как не на родном берегу, у моря, которое уже так давно мечтает поглотить меня?

Почти у самой калитки, за которой тянулась тропа к берегу, я вдруг вспомнила про альбом Генри. Меня точно обухом ударило. Я утерла глаза и нос рукавом и достала книжицу из тайника в ограде. Альбом неплохо сохранился, несмотря на то что несколько месяцев пролежал в стене. Разве что странички слегка набухли и изогнулись от влаги.

Я прижала альбом к груди, сползла вниз по стене, села на корточки — и просидела так по меньшей мере час. Голова раскалывалась от боли, злости и горя.

Когда чувства поутихли, а головная боль прошла, я принялась листать альбом Генри, вспоминая каждый день минувшего лета. Взгляд мой скользил по крошечным картам и детальным зарисовкам змей и щитков, пока наконец не остановился на одном рисунке, который выделялся среди других. Он раньше не попадался мне на глаза. При виде него сердце так и замерло в груди. Пейзаж на рисунке был темным, сумрачным. На фоне мрачного, мглистого неба чернели прибрежные скалы. А в центре, посреди этого мрака был изображен силуэт девочки, бьющей молотком по камню. Небо над силуэтом расколола надвое яркая зазубренная молния, кончик которой касался девичьей головы.

Под рисунком темнела подпись: Молния Мэри. Ученый и Друг.

Молния Мэри. Тайное, очень личное прозвище. Так звал меня отец и никто больше. Наверное, Генри сам его придумал, услышав где-то мою историю. Я не рассказывала ему, чтобы он, чего доброго, не подумал, будто своим умом я обязана тому самому удару молнии, как казалось очень многим. Я это я, и молния тут ни при чем.

Я обвела пальцем буквы и вдруг ощутила прилив гордости. «Ученый и Друг». Как ни крути, это куда лучше, чем быть женой или матерью.

***

Когда я вернулась домой, матушка месила тесто для хлеба. На столе меня ждала чашка с розоватой водой.

— Все уже остыло, — сообщила она, не поднимая глаз от работы. — Но, думаю, все равно поможет. Это отвар из малиновых листьев.

Я осушила чашку. На вкус вода оказалась горькой — ничего общего с малиной!

— И вот еще, возьми. — Она кивком указала на глубокий карман своего передника. Сама она не могла этого сделать, потому что ее руки были перепачканы сероватой мукой. — Уверена, ты сама разберешься, что с ними делать. Их тоже нужно кипятить, чтобы отстирать, как и пеленки. Менять следует по нескольку раз в день. И, главное, смотри не бегай с ними — а то выпадут из панталон.

Я забрала у нее тряпки, но не успела рассовать их по карманам, как по телу пробежала дрожь.

— Отец умрет, да? — спросила я. В один миг у меня почему-то не осталось в этом никаких сомнений.

Матушка шумно опустила тесто на стол, подняв в воздух облачко муки.

— Да.

— Когда? — спросила я.

У матушки был удивительно спокойный вид.

— Боюсь, он и до конца года не дотянет. У тебя кровь пошла лишь сегодня. А у него — уже много недель тому назад.

— Почему ты мне об этом не рассказывала?

Она подняла на меня глаза, полные слез.

— Потому что тогда ты была еще ребенком. Потому что на твою долю и так выпало немало горестей. Потому что ты все равно не смогла бы его спасти, а еще потому, что вы с ним так любите друг друга. К тому же он сам просил меня держать язык за зубами. Теперь, раз уж ты спросила напрямую, я не могу скрыть правду. Нам — тебе, мне и Джозефу — надо мужаться. Стать еще храбрее, еще сильнее. А теперь отнеси-ка отцу поесть, Мэри. И не смей ему рассказывать о нашем разговоре. Он с ума сойдет от горя.

Она тяжело вздохнула и вернулась к работе.

В отцовскую мастерскую нужно было идти вдоль моря, а потом свернуть в узкий переулок. Город заполонили приезжие, неспешно прогуливающиеся по набережной и наслаждающиеся солнцем, несмотря на сильный ветер. Я лавировала между прохожими, стараясь не замечать взгляды, которыми они окидывали мое раздувающееся парусом платье.

Двери мастерской были распахнуты, а в центре, в лучах солнца и посреди наструганных рубанком опилок стоял недоделанный шкафчик. Отца нигде не было видно.

Я вышла на задворки мастерской — там отец хранил дерево для работы — и наконец увидела его. Он старательно опиливал зажатую в тиски дубовую доску.

Увидев меня, отец улыбнулся, а потом вытер вспотевшие руки о фартук и принял у меня из рук свой обед.