Молния. История о Мэри Эннинг

Мои одноклассники захихикали — сперва едва слышно, в кулачки, потом громче и наконец расхохо­тались в голос. Мисс Эванс залилась краской и стала краснее морского петуха! (Это рыба такая, если вы вдруг не знали.)

— Не понимаю, за что, мисс, — отозвалась я, потому что и впрямь не понимала, отчего она вдруг так разозлилась. — Я ведь проронила всего несколько слов и сразу замолчала — еще до того, как вы сделали мне замечание!

— Упрямая девчонка! Еще и препираться со мной будешь?

— Буду, если вам так угодно! — ответила я. Честное слово, я не понимала, чего ей от меня надо, но вникать не собиралась, поскольку все мысли были заняты планом поимки загадочного шпиона.

Мисс Эванс решительно направилась ко мне по узкому проходу между рядами парт. По пути она сшибла грифельную доску Билли Стиклэнда и наступила на ногу Эндрю Халлетту, не обратив никакого внимания на его сдавленный писк. Лицо у нее было мрачнее самой Черной Жилы.

Мисс Эванс подошла к моей парте, схватила меня за руку и грубо вывела из класса.

— Вернешься, когда научишься себя вести! Скажи спасибо, что отделалась таким легким наказанием. Пусть это будет тебе уроком.

Она захлопнула дверь у меня перед носом, и я осталась наедине со своими мыслями.

Первым делом я решила, что «учиться себя вести» мне ни к чему, это я и так умею. Мисс Эванс, конечно, поступила ужасно несправедливо, выдворив меня из класса, но вместе с тем оказала мне большую услугу, ведь остаток дня теперь можно посвятить поимке шпиона!

***

Пройти мимо матушки, когда она возится дома с младенцем, всегда нелегко. Но когда младенца нет и никто не отвлекает ее внимание — почти невозможно. В дом вела всего одна дверь, и, даже если мне удавалось проскользнуть внутрь незамеченной, ступеньки под ногами каждый раз скрипели, будто палуба корабля в сильный шторм, а ведь слух у матушки был острый, как у зайца!

Понятное дело, она не обрадуется, узнав, что меня выгнали из школы, но я никак не могла придумать себе оправдание. Ну не умею лгать, совсем не умею, и все тут. Множество раз отец с Джозефом бранили меня за то, что я выдавала всю правду, вместо того чтобы подыграть, скрыть от матушки наши проделки. Вечно они забывали, что лгать — выше моих сил!

Однажды Джозеф чуть ли не на коленях упрашивал меня сказать матушке, что я своими глазами видела, как он поскользнулся и расквасил нос, хотя на самом деле он подрался с Итаном Кумбсом… и, надо сказать, победил его. Матушка с большим неодобрением относилась к дракам, и Джозеф опасался последствий.

— Так что с тобой приключилось? — спросила она в тот день, оттирая засохшую кровь с его лица.

— Ничего такого, мамочка, просто поскользнулся и упал. Мэри может подтвердить, правда, Мэри?

— Ну же, Мэри? Твой брат, часом, не врет? — строго спросила матушка.

Джозеф умоляюще уставился на меня своими ще­нячьими глазами, большими и влажными, как у спа­ниелей, частых спутников знатных дам. Одними губами он прошептал: «Ну пожалуйста!», но все было напрасно. Тайное всегда становится явным… особенно если о нем расспрашивают меня.

— Все было не так! Он начал смеяться над Итаном, и тот ударил его в нос. А потом Джозеф так врезал, что Итан упал. И Джозеф победил! — уточнила я в полной уверенности, что последнее обстоятельство утешит матушку.

— Мэри! — с отчаянием вскричал Джозеф. — Неужели так сложно выручить?!

— Если бы ты сам во всем сознался, — недовольно проворчала матушка, — никто бы не стал расспрашивать Мэри. Отец с тобой серьезно поговорит, Джозеф. Мне за тебя стыдно! Затевать драки в столь юном возрасте! Иди чистить картошку. Но помни, сам ты ее не получишь.

Джозеф больно ущипнул меня за руку, но я не пискнула — как не стала и жаловаться на него матушке, ведь она меня ни о чем таком не спрашивала. Я вовсе не ябеда, и если меня не спрашивают, я молчу, но если уж спросили, то лгать не стану.

Отец рассказывал, что бывает ложь во спасение. Например, когда тебе задают вопрос и ты понимаешь, что правдивый ответ прозвучит грубо или кого-то обидит, — но даже в таких случаях я всегда говорю правду. Как-то раз матушка спросила, вкусный ли был ужин, и я честно ответила, что мне он совсем не понравился, но я съела его, потому что надо было подкрепиться и ничего другого у нас не было. На это матушка заме­тила, что если я не могу сказать ничего хорошего, то лучше бы вообще помалкивала. С тех пор я сделалась молчаливой — впрочем, мне это даже нравится. Болтать попусту — все равно что переливать из пустого в порожнее. Бесполезное занятие, если подумать.

Я остановилась у двери, понимая, что мне ни за что не пробраться мимо матушки незаметно. Солгать ей, если она вдруг спросит, почему я не в школе, тоже не получится. Оставалось только одно: смело зайти в дом, и будь что будет.

Дома было тихо как в могиле. В котелках на кухне не булькала вода. Не слышалось раздраженного ворчания матушки, засевшей за штопку или принявшейся за уборку. Ее вообще не было дома. Вот так удача!