Молния. История о Мэри Эннинг

— Пусть так, но он все равно не смог бы его отыскать. Чтобы найти окаменелость, нужен талант, чтобы выкопать — терпение, а чтобы понять, что за сокровище перед тобой, — ум! — воскликнула я.

На лице управляющего не дрогнул ни один мускул.

— Вряд ли вам сделают более выгодное предложение. Точнее, так: предложений вообще больше не будет.

Он окинул презрительным взглядом нашу кухню, пустые полки, одинокий стул. Во мне начала закипать злость, но тут матушка воскликнула «по рукам!» и спрятала мешочек с монетами в карман передника. Я даже возразить ничего не успела.

Вот так все и случилось. Все кончилось в один миг.

Я не стала им помогать убирать мое чудовище на глиняном ложе в ящик и грузить его в повозку. Тот ящик показался мне самым настоящим гробом. Гробом для великана. Этот диковинный зверь целый год, а то и дольше, был для меня всем, а теперь его у меня отняли, оставив лишь альбом с рисунками и мучительную боль в сердце.

Я пришла к Джосайе, чтобы заплатить ему, но он отказался брать деньги. Сказал, что в жизни не встречал такой смелой девчушки и был очень рад мне помочь. Какие же удивительные существа — люди! По их виду никогда не скажешь, добрые они или злые.

После этого я еще очень долго чувствовала себя совершенно потерянной. У меня не было сил, мне совсем не хотелось возвращаться к поискам на берегу, хотя Элизабет без конца напоминала мне о том, что если там нашлось одно чудовище, могут найтись и другие.

Если честно, я жалела, что у меня теперь нет повода сидеть в отцовской мастерской днями напролет. И хотя там не осталось ни единой щепки и ни единой стружки, в этих стенах я чувствовала, что он рядом. Когда он умер, его место в моей жизни заняло чудовище, сумевшее вновь нас сблизить, но теперь у меня не было ни отца, ни диковинного зверя.

Разумеется, Генри Хенли перепродал мою находку. Элизабет узнала об этом от Уильяма Баклэнда и обо всем рассказала мне. Ее переполнял гнев за меня, и потому она не в силах была сохранить эту новость в секрете. Поговаривали, будто музей редкостей Уильяма Баллока[5] заплатил за скелет сто фунтов, но наверняка этого никто не знал. Когда его выставили, на табличке под витриной значилось имя Джозефа, который и впрямь первым нашел череп, но лишь потому, что я знала, где его искать.

Горевать, конечно, не было смысла. Иногда я страшно злилась. А порой и вовсе старалась не вспоминать о случившемся. Но чаще всего стискивала зубы и думала, что непременно им покажу, на что способна я, Молния Мэри, и не важно, что я не мужчина. Но иногда наступали безрадостные, мрачные дни. Я чувствовала себя так, будто участвовала в бегах: встала у самого старта, а мне вдруг велели отойти на два шага назад, потому что я бедная, затем еще на пару, потому что мой отец был из диссентеров, а потом еще на десять, потому что я женщина. Но я все равно пришла к финишу первой.

Вот только приза мне за это не вручили.

22. Памятная встреча

Порой мне представлялось, что мое чудовище, эта удивительная находка, — и начало новой жизни, и ее конец. Меня никогда особо не заботило людское мнение. Что оно дает? Мнения никого не меняют — во всяком случае, мне всегда так казалось. Хотя сложно, конечно, оставаться невозмутимым, когда о тебе все судачат. Я заметила, что людские сплетни закалили меня, сделали только упорнее и открыли мне глаза на то, что люди нередко используют других для собственного блага.

Некоторые видели во мне выдающееся юное дарование и восхищались мной. Другие считали меня чудачкой, диковинкой вроде двуглавого теленка с ярмарки в Аплайме, на которого можно таращиться и тыкать палкой. Мало кто понимал, сколько труда было вложено в мою находку, большинство считало, что мне просто повезло. Да и то не мне, а Джозефу, ведь это он нашел череп. Они понятия не имели, чего мне стоило собрать все останки, и не особо этим интересовались.

В городе ждали, что я вот-вот еще что-нибудь найду. Надеялась на это и я. И уж тем более надеялась матушка, которой очень понравилось быть знаменитостью — и, конечно, получать деньги от продажи крупной находки.

Моя слава вызвала новую вспышку внимания ко мне, которое меня ничуть не радовало и не прельщало. Наверное, судьба у меня такая — вечно слушать про себя потешные песенки, которые дети часто напевали, пока я шла по пляжу. Скороговорка «На берегу у моря Мэри ракушки продает!» была все же добрее жестокой дразнилки, которую про меня сочинили в воскресной школе. Когда я впервые услышала эту скороговорку, то с трудом сдержалась, чтобы не улыбнуться. Мысль о том, что ее не так-то легко произнести, обрадовала меня куда больше.