Молодая Екатерина

Под покоями Петра Федоровича в западной части дворца были устроены комнаты для его возлюбленной, от которых до сих пор сохранился так называемый кабинет Дианы. Вероятно, сначала эти помещения предназначались великой княгине, ведь именно ее считали страстной охотницей и сравнивали с Артемидой. Кроме того, Екатерина являлась двоюродной сестрой Петра, что делало уместным его отождествление с Аполлоном. Но в конце концов тут поселилась «толстая Романовна». За восточной стеной ее опочивальни находилась потайная лестница, ведшая наверх к великому князю. Впрочем, аналогичная имелась и на «женской» половине у Екатерины[511].

В нескольких верстах западнее Ораниенбаума возникли две небольшие охотничьи резиденции: одна, купленная Петром для Елизаветы Воронцовой, другая — великой княгиней для себя. В обоих случаях расходы были оплачены через дворцовую контору, но не стоит думать, будто царевич позаботился об обеих женщинах. Напротив, возникновение дачи фаворитки Санс-Эннуи (Нескучное), видимо, подстегнуло нашу героиню приобрести нечто подобное. Ее гордая натура не пережила бы разговоров: Петр-де делает любовнице роскошные подарки, а о жене забыл.

Даже в мемуарах Екатерина ни словом не обмолвилась об обидном соседстве Санс-Эннуи, выставляя дело как свою одинокую инициативу. «Мне вздумалось тогда развести себе сад в Ораниенбауме, и так как я знала, что великий князь не даст мне для этого ни клочка земли, то я попросила князей Голицыных продать или уступить мне пространство во сто саженей невозделанной и давно брошенной земли… Это была моя первая затея в смысле посадок». Здесь великая княгиня возвела небольшой охотничий домик на горе, а вокруг разбила регулярный сад.

Уязвленное самолюбие царевны выразилось не в прямых жалобах, а в кратком рассказе об итальянском садовнике Ламберта, помогавшем ей с посадками: «Он находился на службе императрицы, когда она была еще цесаревной… Он ей предрек, что она взойдет на престол. Этот же человек сказал мне… что я стану Российской самодержавной императрицей, что я увижу детей, внуков и правнуков и умру в глубокой старости, с лишком 80 лет от роду… Он определил год моего восшествия на престол за шесть лет до того, как оно действительно произошло»[512].

Имеющий уши да услышит. Она, а не Петр, будет царствовать. Ей предстоит долгая, счастливая и славная жизнь. Пророчества Ламберти должны были поддержать Екатерину. Придать ей сил и сделать нечувствительной к мелким обидам. Но вот беда — корона впереди, а больно уже сейчас. Наша героиня никак не могла научиться жить втроем, вернее, вчетвером: она, муж, его любовница и ее любовник — как советовал столь нравившийся ей Вольтер. Просвещенный брак, в котором супруги прежде всего друзья и союзники, очень бы подошел для этой пары. Но нет, Екатерина, судя по колким, злым замечаниям в адрес метресс мужа, испытывала самую некуртуазную ревность. И как предстоит убедиться читателю, Петр тоже.

«Глаза… отменной красоты»

Подобно мужу, Екатерина сделала политический выбор. Ее новая привязанность могла происходить только из партии Бестужева и соединять интересы великой княгини с Англией. Секретарь сэра Уильямса, молодой польский аристократ Станислав Понятовский подходил по всем статьям. Ему доверял британский посол, он сумел завоевать расположение канцлера и пользовался покровительством его супруги, которую именовал «маман». Эта сумасбродная дама всегда усаживала Понятовского рядом с собой, когда играла в карты, говоря, что он приносит ей удачу.

Будущему польскому королю принадлежит один из самых ярких портретов Алексея Петровича: «Пока Бестужев не был воодушевлен, он не был способен произнести связно четырех слов и производил впечатление заики. Но как только разговор начинал интересовать его, он сразу же находил слова и целые фразы… исполненные огня и энергии; исторгаемые ртом, демонстрировавшим четыре наполовину сломанных зуба, они сопровождались искрометными взглядами маленьких глаз. Пятна на лице, выделяясь на фоне багровой кожи, предавали Бестужеву особенно устрашающий вид, когда он приходил в ярость, что случалось нередко, а также когда он смеялся — то был смех Сатаны».

При близком знакомстве Станислав отметил «специфическое, редкостное стремление канцлера самому определять привязанности принцессы, которую он боготворил до такой степени, что сам был почти влюблен в нее». Действительно, Бестужев искал замену Салтыкову. «Предлагая свои услуги тем, кого он называл друзьями, — рассуждал Понятовский, — и часто используя для этого не слишком деликатные пути, он искренне удивлялся, когда кто-то проявлял разборчивость»[513].