Молодая Екатерина

Секретарь французского посольства Клод Рюльер описал примечательный случай, относящийся к последним годам царствования Елизаветы, когда великому князю было за тридцать. Он поссорился с одним придворным, вызвал его на дуэль и отправился в лес. Противники встали в десяти шагах друг от друга, направили вперед шпаги и грозно застучали сапогами. Драться всерьез никто не собирался. «Жаль, если столь храбрые, как мы, переколемся! – воскликнул Петр. – Поцелуемся». Враги примирились и пошли к дворцу, однако навстречу им попалась толпа народу. «Ах, ваше высочество, вы ранены в руку. Берегитесь, чтобы не увидели кровь!» – шепнул великому князю несостоявшийся противник и бросился завязывать ему ладонь платком.

Представления о чести требовали, чтобы враги на дуэли хотя бы «поцарапали» друг друга, а уж потом шли на мировую. Мнимая рана и белая повязка на руке свидетельствовали о достойном поведении наследника. «Великий князь, вообразив, что этот человек почитает его действительно раненым, не уверял его в противном, хвастался своим геройством, терпением»³⁰⁸ и великодушием. Сведения Рюльера могут представлять собой лишь придворную сплетню, но они ложатся в общую канву рассказа о «храбрости» наследника и показывают, какое мнение создалось по этому поводу в обществе.

Оборотная сторона трусости – жестокость. О склонности великого князя мучить животных тоже говорят разные источники. Отрывок Штелина на сей счет темен и невнятен. Из него ясно только одно: в 1744 г., незадолго до приезда невесты, Елизавета Петровна выбранила племянника за жестокое обращение с Божьими тварями. «Императрица приказала взять из передней великого князя животное и умертвить его. Ее наставление великому князю касательно жестокости и нечувствительности к несчастью людей и животных (пример императрицы Анны, у которой каждую неделю раза по два на дворе травили медведей)»³⁰⁹.

Профессор не позволил себе никаких комментариев. Читатель не узнает, что за животное умирало в передней наследника. В чем вина Петра Федоровича? Однако пример Анны Иоанновны очень показателен: эта императрица травила медведей и казнила людей. То же самое Елизавета пророчила племяннику.

Екатерина куда красноречивее профессора: «Утром, днем и очень поздно ночью великий князь с великой настойчивостью дрессировал свору собак, которую сильными ударами бича и криком, как кричат охотники, заставлял гоняться из одного конца своих двух комнат в другой; тех же собак, которые уставали или отставали, он строго наказывал, что заставляло их визжать еще больше… Слыша раз, как страшно и очень долго визжала какая-то несчастная собака, я открыла дверь спальной… и увидела, что великий князь держит в воздухе за ошейник одну из своих собак… Это был бедный маленький шарло английской породы, и великий князь бил эту несчастную собачонку изо всей силы толстой ручкой своего кнута; я вступилась за бедное животное, но это только удвоило удары; не будучи в состоянии выносить это зрелище, я удалилась со слезами на глазах. Вообще слезы и крики, вместо того чтобы внушать жалость великому князю, только сердили его; жалость была чувством тяжелым и даже непосильным для его души»³¹⁰.

Сцена относится к 1748 г. Екатерине, страстной любительнице псов и лошадей, переносить подобные картины было нелегко. Через их описание она подводила читателя к мысли о том, что природная жестокость Петра могла обернуться и против людей. Если в этой логике есть злой умысел, то его разделяли другие авторы. В том же 1748 г., когда пострадал маленький шарло, Финкенштейн доносил своему двору о куда более серьезных намерениях великого князя: «Слушает он первого же, кто с доносом к нему является, и доносу верит… Если когда-либо взойдет на престол, похоже, что правителем будет жестоким и безжалостным; недаром толкует он порой о переменах, кои произведет, и о головах, кои отрубит»³¹¹.

Эти слова Финкенштейна перекликаются со сценой из мемуаров Е.Р. Дашковой, произошедшей в 1761 г., накануне смерти Елизаветы Петровны. За столом у цесаревича возник разговор о смертной казни. «Когда имеешь слабость не наказывать смертью людей, достойных ее, то неминуемо водворяется неповиновение и всевозможные беспорядки… – заявил великий князь. – Отсутствие смертной казни уничтожает дисциплину и субординацию»³¹².

Можно прочесть суждение, будто Дашкова едва ли не сочинила этот разговор. Но Штелин подтвердил подобный отзыв, рассказав, как однажды утром, во время одевания Петра III, ему доложили о захвате шайки разбойников на Фонтанке. «Пора опять приняться за виселицу, – ответил государь. – Это злоупотребление милости длилось слишком долго и сделало многих несчастными»³¹³.