Рафаэль медленно кружит вокруг меня с горящим взглядом. Он напоминает мне хищника, особенно когда заходит мне за спину. Я поворачиваю голову, чтобы не выпустить его из виду. Усыпанной драгоценностями туфлей Рафаэль один за другим отодвигает камни, которые не засветились. Поднимает оставшиеся пять самоцветов и, вернувшись к столу, осторожно опускает их на его поверхность.
Алмаз, розеит, веритиум, янтарь, ночной камень. От нетерпенья узнать, что эти пять самоцветов значат, я прикусываю губу.
— Хорошо. Теперь я хочу, чтобы ты посмотрела на алмаз.
Мгновение Рафаэль не двигается, стоит, опустив руки, и просто смотрит на меня — спокойно и безмятежно. Но расстояние между нами гудит от энергии. Я пытаюсь сосредоточить свое внимание на камне и сдержать дрожь.
Рафаэль склоняет голову на бок.
Я охаю. Обрушившийся на меня энергетический поток, чуть не сбив с ног, относит меня в сторону. Чтобы не упасть, я опираюсь о стену. В голове всплывают воспоминания — настолько красочные и яркие, что, кажется, я переживаю их вновь:
Мне восемь лет, Виолетте — шесть. Мы выбегаем поприветствовать отца, вернувшегося из месячной поездки в Эстенцию. Он, смеясь, поднимает и кружит сестру. Она визжит от восторга, а я стою рядом. Днем я зову Виолетту побегать наперегонки в лесу за нашим домом. Я выбираю для этого неровный, усыпанный камнями путь, прекрасно зная, что сестра только что оправилась от болезни и всё еще слаба. Когда Виолетта, споткнувшись о торчащий из земли корень, падает и обдирает коленки, я улыбаюсь и не останавливаюсь ей помочь. Я продолжаю бежать, бежать, бежать, пока не сливаюсь с ветром. Мне не нужно, чтобы отец кружил меня на руках. Я уже умею летать. Ночью я разглядываю шрамированную, безглазую сторону своего лица и пряди серебристых волос. Потом беру расческу и разбиваю зеркало на тысячу осколков.
Образы блекнут. Белый свет в алмазе пару секунд пульсирует и гаснет.
Что это было?
Глаза Рафаэля расширяются, а потом сужаются. Он опускает взгляд на алмаз. Я тоже гляжу на него, почти ожидая, что тот снова засветится, но ничего не вижу. Может быть, я слишком далеко стою? Рафаэль смотрит на меня.
— Богиня удачи и процветания Фортуна. Алмаз показывает, что в тебе горит огонь амбиций и есть стремление к власти. Аделина, ты можешь вытянуть вперед руки?
Я мешкаю, однако Рафаэль ободряюще улыбается мне, и я послушно поднимаю руки параллельно полу. Рафаэль отодвигает алмаз и ставит на его место источающий свет веритиум. Остановив на мне внимательный взгляд, он протягивает руку и тянет за что-то в воздухе. Меня охватывает неприятное ощущение, словно кто-то дергает меня, одновременно пытаясь вытащить наружу все мои секреты. Я инстинктивно отталкиваю этого кого-то. Веритиум вспыхивает ярко-голубым сиянием.
На меня накатывает еще одно воспоминание.
Мне двенадцать. Мы с Виолеттой сидим в библиотеке, и я читаю ей справочник по цветам. Пергаментные страницы шуршат под пальцами, как сухие листья. «Розы так прекрасны, — вздыхает Виолетта, восхищенно рассматривая изображения. — Как ты». Я ничего не отвечаю. Чуть позже, когда она с отцом уходит играть на клавесине, я выхожу в сад посмотреть на кусты роз. Внимательно разглядываю один из бутонов, затем перевожу взгляд на свой искривленный безыменный палец, сломанный отцом годы назад. Поддавшись странному порыву, обхватываю ладонью стебель. В кожу вонзается с десяток шипов, но я, сцепив зубы, еще крепче сжимаю розу. «Ты права, Виолетта». Разжав ладонь, я смотрю, как на ней набухают капли крови. Розовые шипы тоже окрасил багрянец. «Боль преумножает красоту».
Образы снова бледнеют. Больше ничего не происходит. Рафаэль говорит мне развернуться, и я вижу, что веритиум светится бледно-голубым. В эту же секунду камень издает дребезжащий звук, словно кто-то дунул в испорченную флейту.
— Бог мудрости Сапьентус, — произносит Рафаэль. — Веритиум показывает жажду истины и знаний, а также пытливый ум.
Он без дальнейших объяснений переходит к розеиту. Просит меня подойти и что-нибудь напеть. Сначала горло начинает покалывать, а потом оно немеет. Камень загорается, долгое мгновение излучает красный цвет, а следом весь начинает мерцать. С этим приходит новое воспоминание: