Молодая гвардия

Та никому, кроме Кондратовича, неизвестная квартира, где скрывался Валько, той же ночью, когда взяли Лютикова, подверглась обыску. Как потом выяснилось, искали не Валько, а мужа хозяйки, который был в эвакуации. А дядя Андрей был своевременно выпущен из домика другим ходом, через сарай, – дело происходило на одном из малых «шанхайчиков», – и благополучно перекочевал к вдове, где когда-то назначил ему первую встречу Кондратович.

На заре парнишка из квартиры, подвергшейся обыску, прибежал к вдове проведать дядю Андрея, и от парнишки дядя Андрей узнал, что аресты идут по всему городу. Дядя Андрей послал парнишку за Кондратовичем, предупредив, что если Кондратович не застанет его, пусть подождет с полчасика. После того дядя Андрей вышел из дому, сказав вдове, что вот-вот вернется, и исчез бесследно.

Кондратович прождал его у вдовы около часа и пошел искать по всем местам, где, он знал, еще мог быть дядя Андрей. Но ни в одном из этих мест его не было. И только спустя несколько дней Кондратович встретил на улице старика шахтера с шахты № 1-бис, который в страшном возбуждении рассказал ему, что в ту памятную ночь, рано утром, на их улице немецкие жандармы и полицаи схватили прохожего человека, а когда он, этот прохожий человек, стал отбиваться, старик увидел, что он, как две капли воды, – старик даже перекрестился, – похож на директора шахты Валько, который, как известно, эвакуировался. Но то, что узнала младшая сестра Туркенича, сбегавшая на квартиры Пирожка и Ковалева, было уже вовсе не понятно и тревожно. По словам их родителей, оба они как раз перед тем, как начались все эти аресты, ушли из дому рано вечером. А вечером попозже на квартиры к ним забегал служивший вместе с ними полицейский Фомин, который расспрашивал, где они могут быть, и очень был груб оттого, что их не застал. Потом он забегал еще раз, ночью, и все говорил: «Вот ужо будет им!..» Ковалев и Вася вернулись по домам перед утром, совершенно пьяные, что было тем более поразительно, что Ковалев никогда не пил. Они сказали родным, что гуляли у шинкарки, и, не обращая внимания на переданные им угрозы Фомина, завалились спать. А утром пришли полицейские и арестовали их.

Олег, Туркенич и Любка, взволнованные всем, что случилось, вызвали на совещание Сережку Тюленина, Ваню Земнухова и Стаховича. Совещание происходило на квартире Туркенича. В тот момент, когда вошла Уля, они обсуждали вопрос о том, должны ли они теперь попытаться сами осуществить замысел дяди Андрея – напасть на тюрьму и освободить арестованных, – или они должны подождать указаний и помощи из Ворошиловграда. Любка вызвалась съездить в Ворошиловград, где, она сказала, у нее, есть знакомые подпольщики.

– Не понимаю, где же тут логика? – говорил Стахович. – Мы готовились освободить Остапчука, торопились, мобилизовали ребят, а когда арестовали дядю Андрея и других, то есть назрела еще большая срочность и необходимость, нам предлагают прекратить дело…

Стахович очень изменился с той поры, как Уля видела его, – возмужал, его бледное тонкое лицо самолюбивого, даже надменного выражения стало как-то значительнее. Он говорил, легко обращаясь с такими книжными словами, как «логика», «объективно», «проанализируем», говорил спокойно, без жестов, прямо держа голову с свободно закинутыми назад светлыми волосами, выложив на стол длинные худые руки.

– Не прекратить, а лучше подготовиться, – смущенно сказал Ваня глуховатым баском.

– А людей тем временем убьют, – спокойно сказал Стахович.

– Зачем ты на чувства бьешь? Нам всем одинаково больно за людей, – застенчиво глядя сквозь очки, но, видно, убежденный в своей правоте, говорил Ваня. – Мы готовили ребят по заданию подпольной организации, в помощь ей. У нас была зацепка в полиции – Вася и его друг. Теперь этого ничего нет, все нужно начинать сначала, и ребят нам нужно вдвое-втрое больше. Не мальчики же мы, в самом деле! – вдруг сказал он сердито.

– У первомайцев найдутся смелые, преданные ребята? – вдруг спросил Стахович Улю, прямо взглянув ей в глаза с покровительственным выражением.

– Да, конечно, – сказала Уля.

Стахович безмолвно посмотрел на Ваню.

Олег сидел молча, вобрав голову в плечи, и то внимательно-серьезно переводил свои большие глаза со Стаховича на Ваню, то, задумавшись, глядел прямо перед собой, и глаза его точно пеленой подергивались.

Туркенич и Сережка молчали. Уля чувствовала, что Стахович подавляет всех своей значительностью, самоуверенностью и этими книжными словами, с которыми он так легко обращается. Любка подсела к Уле.

– Узнала меня? – шепотом спросила Любка. – Помнишь отца моего?

– Это при мне было… – Уля шепотом передала подробности гибели Григория Ильича.

– Ах, что только приходится переживать! – сказала Любка. – Ты знаешь, у меня к этим немцам такая ненависть, я бы их резала своими руками! – сказала она с наивным и жестоким выражением в глазах.

– Да… да… – тихо сказала Уля. – Иногда я чувствую в душе такое мстительное чувство, что даже боюсь за себя. Боюсь, что сделаю что-нибудь опрометчивое.

– Тебе Стахович нравится? – на ухо спросила ее Любка.