Молодая гвардия

– Важно, чтобы ты сам понимал это, – сказал Олег. – А задание мы тебе дадим, и не одно. Мы тебя проверим. За тобой останется твоя пятерка, и у тебя будет немало возможностей восстановить свое доброе имя.

А Любка сказала:

– У него семья такая хорошая – даже обидно!

Они проголосовали за вывод Евгения Стаховича из штаба «Молодой гвардии». Он сидел, опустив голову, потом встал и, превозмогая себя, сказал:

– Мне это очень тяжело, вы сами понимаете. Но я знаю – вы не могли поступить иначе. И я не обижаюсь на вас. Я клянусь… – У него задрожали губы, и он выбежал из комнаты.

Некоторое время все тяжело молчали. Трудно давалось им это первое серьезное разочарование в товарище. И очень трудно было резать по живому.

Но Олег широко улыбнулся и сказал, чуть заикаясь:

– Д-да он еще п-поправится, ребята, ей-богу!

И Ваня Туркенич поддержал его своим тихим голосом:

– А вы думаете, на фронте таких случаев не бывает? Молодой боец поначалу струсит, а потом такой еще из него солдат, любо-дорого!

Любка поняла, что пришло время подробно рассказать о встрече с Иваном Федоровичем. Она умолчала, правда, о том, как она попала к нему, – вообще она не имела права рассказывать о той, другой стороне ее деятельности, – но она даже показала, пройдясь по комнате, как Иван Федорович принял ее и что говорил. И все оживились, когда Любка сказала, что они, молодогвардейцы, нашли правильный путь организации, представитель партизанского штаба одобрил их и похвалил Олега и на прощание поцеловал Любку. Должно быть, он на самом деле был доволен ими.

Взволнованные, счастливые, с некоторым даже удивлением, настолько по-новому они видели себя, они стали пожимать руки и поздравлять друг друга.

– Нет, Ваня, подумай только, только подумай! – с наивным и счастливым выражением говорил Олег Земнухову. – «Молодая гвардия» признана, она существует! Отныне наша жизнь принадлежит не нам, а партии, всему народу!

А Любка обняла Улю, с которой она подружилась с того совещания у Туркенича, но с которой еще не успела поздороваться, и поцеловала ее, как сестру.

Потом Олег снова заглянул в свою книжку, и Ваня Земнухов, который на прошлом заседании был выделен организатором пятерок, предложил наметить еще руководителей пятерок, ведь организация будет расти.

– Может быть, начнем с Первомайки? – сказал он, весело взглянув на Улю сквозь свои профессорские очки.

Уля встала с опущенными вдоль тела руками, и вдруг на всех лицах несознаваемо отразилось то прекрасное, счастливое, бескорыстное чувство, какое в чистых душах не может не вызывать женская, девичья красота. Но Уля не замечала этого любования ею.

– Мы предлагаем Витю Петрова и Майю Пегливанову, – сказала она. Вдруг она увидела, что Любка с волнением смотрит на нее. – А на Восьмидомиках пусть Люба подберет: будем соседями, – сказала она своим спокойным и свободным грудным голосом.

– Ну что ты, право! – Любка покраснела и замахала своими беленькими ручками: какой же она, в самом деле, организатор!

Но все поддержали Улю, и Любка сразу присмирела: в одно мгновение она представила себя организатором на Восьмидомиках, и ей это очень понравилось.

Сережка встал и очень смутился.

– У меня даже два сообщения, – хмуро сказал он, выпятив подпухшие губы.

И всем вдруг стало так смешно, что некоторое время ему даже не давали говорить.

– Нет, я хочу сначала сказать об этом Игнате Фомине. Неужто ж мы будем терпеть эту сволочь? – вдруг сказал Сережка, багровея от гнева. – Этот Иуда выдал Остапчука, и мы еще не знаем, сколько наших шахтеров лежит на его черной совести!.. Я что предлагаю?.. Я предлагаю его убить, – сказал Сережка. – Поручите это мне, потому что я его все равно убью, – сказал он, и всем вдруг стало ясно, что Сережка действительно убьет Игната Фомина.

Лицо Олега стало очень серьезным, крупные продольные складки легли на его лбу. Все члены штаба смолкли.

– А что? Он правильно говорит, – спокойным, тихим голосом сказал Ваня Туркенич. – Игнат Фомин – злостный предатель наших людей. И его надо повесить. Повесить в таком месте, где бы его могли видеть наши люди. И оставить на груди плакат, за что повешен. Чтобы другим неповадно было. А что, в самом деле? – сказал он с неожиданной для него жестокостью в голосе. – Они небось нас не помилуют!.. Поручите это мне и Тюленину…

После того как Туркенич поддержал Тюленина, у всех на душе словно отпустило. Как ни велика была в их сердцах ненависть к предателям, в первый момент им было трудно переступить через это. Но Туркенич сказал свое веское слово, это был их старший товарищ, командир Красной Армии, – значит, так и должно быть.

– Я поставлю сначала на голосование предложение Тюленина о Фомине, а потом – кому поручить, – мрачно сказал Олег.

– Вопрос довольно ясен, – сказал Ваня Земнухов.

– Да, вопрос ясен, а все-таки я поставлю отдельно вопрос о Фомине, – сказал Олег с мрачной настойчивостью.

И все поняли, почему Олег так настаивает на этом. Они дали клятву. Каждый должен был снова решить это в своей душе. В суровом молчании они проголосовали за казнь Фомина и поручили казнить его Туркеничу и Тюленину.