Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества

Мифологическое решение мы уже могли вполне отчетливо видеть в философии религии "Феноменологии". И героическая борьба Гегеля за диалектическую истину в "клубке противоречий" показывает, что его философская борьба с Кантом, Фихте и Шеллингом может быть понята как борьба за расширение, насколько это возможно, границ их догматического решения, за диалектическую истину выявляемую, насколько это возможно, из внутреннего развития противоречий объективной действительности. Однако для того, чтобы это осуществить, Гегель должен был увидеть, куда ведет в действительности движение противоречий при капитализме, "вакхический восторг" их непрерывного преодоления и нового полагания. Но этого он не увидел и не мог увидеть. Он рассматривал капитализм как высшую форму исторического процесса; при объяснении его дальнейшего движения он прибегал к пустым идеалистическим конструкциям. В этом отношении и для него значима та оценка, которую дал Маркс концепциям истории в классической политэкономии: "… до сих пор была история, а теперь ее более нет"[68].

Итак, декретирование завершенной, положительно истинной системы вытекает из того общественного состояния, в котором и из которого вырастает гегелевская диалектика. Однако общественное бытие отражается в философии весьма сложным образом. Оно не только непосредственно отражается в социальной философии и философии истории Гегеля, но и связано с такой абстрактной формой решения фундаментальных философских вопросов, как критерий истины. Домарксистский материализм вполне справедливо увидел критерий истины в согласии человеческого познания с объективной действительностью, в верном отражении внешнего мира, независимого от сознания. Его ограниченность заключается в том, что он, как подчеркнул В. И. Ленин, был неспособен раскрыть реально существующую диалектику отражения действительности и философски ее осмыслить.

Немецкий идеализм именно в этом увидел диалектическую проблему. Перед идеалистической диалектикой встает, правда, неразрешимая для нее проблема критерия истины, такие вопросы, как почему, в согласии с чем познаваема истина того или иного высказывания.

Непоследовательность Канта в вопросах диалектики выражается прежде всего в том, что при решении проблемы критерия истины он вынужден апеллировать к формальной логике. Истина обнаруживается в формально-логическом согласии суждения с самим собой. Конечно, у Канта существуют и попытки иного выведения критерия истины. То, что он в решающих пунктах вынужден апеллировать к видимой достоверности и аподиктичности формальной логики, мы уже показали тогда, когда подчеркивали, что он принимает за содержание категорического императива лишь этот критерий. Критика Гегелем всей пустоты и непоследовательности этого доказательства нам известна из его критики приводимого Кантом примера о вкладе денег.

Объективный идеализм должен изыскать другие критерии. Шеллинг находит этот критерий в учении об идеях Платона: согласие с идеями должно быть критерием истины, так как философские высказывания, художественные произведения и т. д. есть не что иное, как формы отражения этих идей в человеческом сознании. Здесь мы имеем дело с мистическим, на голову поставленным материализмом, с мистификацией в платоновских идеях сущности объективной действительности для того, чтобы можно было найти в них критерий истины. В "Философии искусства" Шеллинга, несмотря на эту мистификацию, явно существуют определенные пережитки бессознательного тяготения к теории познания материализма, и именно поэтому эта работа является шагом вперед в истории эстетики. Но уже в диалоге "Бруно" мистические стороны этой теории выступают на передний план и прямо приводят к позднейшей религиозной мистике Шеллинга. Трактовка "интеллектуальной интуиции" как "гениальной способности", данной лишь избранным людям, усугубляет эти догматические и мистические тенденции в философии Шеллинга.