Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии

С учетом сложившейся ситуации требовалось иначе отнестись к истории западной философии, окидывая учения мыслителей прошлого более пристрастным взглядом. Встал вопрос: в каком смысле они творили и оберегали то, что могло бы противостоять окружающему нас ужасу, а в каком — подготовили почву для того, чтобы этот ужас стал возможным? Отличать поистине Великое, необходимое и существенное — эта задача на протяжении всей жизни казалась мне самой важной. Я принимал ее близко к сердцу. Сейчас это стремление к поиску Великого значительно возросло. Я вижу более ясно, что мне искать.

Но в то же время возник интерес и к выяснению того, что такое человечность вообще. Здесь требовалось почувствовать ту основу, ту меру, которые нужны, чтобы утвердить себя в современности. Национал — социализм привел к радикальнейшему разрыву коммуникации меж людьми, а в результате человек перестал быть самим собой. Стало очевидно, что разрыв коммуникации, на смену которой приходит своеволие насилия, во все времена представляет собой угрозу существованию личности и подлинную опасность утраты себя.

Наоборот, философствовать означало теперь — работать над созданием условий, в которых станет возможна универсальная коммуникация. Каковы эти условия, мы должны были представить себе ясно. То, в чем могли обрести себя люди, было, с одной стороны, разработано в виде философской логики, выступающей как инструмент; но, собственно, это уже существовало реально в виде подлинного общения людей во всех его проявлениях. С другой стороны, можно было обрести себя и благодаря знанию общей истории философии, в мире которой мы завязываем диалог друг с другом. Реально существующая всемирная история философии могла стать пространством для универсальной коммуникации, определить ее рамки. Она есть условие для максимального прояснения самосознания — в споре — беседе с «другим», в том, что затрагивает и захватывает тебя, и в том, к чему ты относишься как сторонний наблюдатель.

В тот момент, когда ты понимаешь это, возникает настоятельная потребность обрести осознанное видение всей истории человечества в целом. Мы обладаем великой общей духовной историей. Но фактически общей она с самого начала не выступала. Скорее, наоборот: в реальной предшествовавшей истории философии соприкосновения были кратковременны или отсутствовали вообще. Весьма часто развитие происходило изолированно, параллельно, предавалось забвению даже собственное прошлое, и это было характерно как для всей мировой истории, так и для локальных исторических процессов. Действительно единого непрерывного процесса не существовало вообще, непрерывность сохранялась лишь временами. Увеличить коммуникацию, обеспечить непрерывность — великое дело, достойное человека, и прежде всего — философии, которая есть эхо жизни и подготовка ее.

В 1937 году я разработал план написания всемирной истории философии, который намеревался осуществлять наряду с работой над «Философской логикой» и с помощью ее. Я, правда, отдавал себе отчет, что осуществить предприятие такого рода в одиночку немыслимо — ведь надо было исторически постичь и разобрать весь материал. Но мне точно так же была ясна и необходимость выполнения этой задачи. Поскольку для самой философии необходимо постижение всей ее истории в целом, а осуществить это может опять‑таки только один мыслитель, одна голова, то надо попытаться совершить невозможное.

В отличие от великих энциклопедий как собраний материала, создающихся в результате совместной работы сообщества многих мыслителей, — энциклопедий, вызывающих уважение и совершенно необходимых, — общая картина всего в целом, которую, испытывая собственный интерес к философии, пытается нарисовать отдельный мыслитель, приводит к одной постановке задачи: не стремиться к исчерпывающей полноте материала, к всезнанию, а кратко изобразить основную схему понимания истории, постоянно иллюстрируя ее полными значения примерами; пробудить чувство целостности истории; разделить мыслителей по их рангу, определить Великое и немногих единственно Великих; сориентироваться в самом существенном для эпохи, в реальных проблемах, в тех силах, которые влияют на мышление; достичь наглядности, показав великие исторически самостоятельные первоистоки в Китае, в Индии, на Ближнем Востоке и на Западе; дать почувствовать само историческое, в отличие от абстрактно — общего.

В работе над всемирной историей философии, которой я занят сейчас, мне придает силы сознание того, что представляется мне естественным и не вызывающим вопросов еще с тридцатых годов, когда я занялся китайской философией.