Молодой Ленинград 1981

— Погоди, — Чир потянул приятеля за рукав, — а вместо кого возьмем?

— Сами разберутся.

Но Чир хотел довести дело до конца. Он побаивался, что когда начнут решать вопрос о замене, то, реально ощутив, что значит взять Арбуза, могут и переиграть обратно. Действительно, никто не решался начать. Витька выпрямился и с вызовом смотрел на друзей — проголосовали, теперь расплачивайтесь. Эти несколько минут общего молчания были его победой, впрочем недолгой и тут же обернувшейся унизительным поражением.

— Чо думать? — прорвало наконец Фому. — Шпендика!

— Точно, — подхватил Леха, — не хочет с Арбузом играть, так пусть катится.

— И Рыжий не хочет, — съехидничал Чир.

— Ну, тоже… какая игра без Рыжего… да он вместе со всеми…

— А, правильно. Он же за, — Чир вроде бы пошел на попятную, но на самом деле еще более издевался над скорчившимся Витькой. — Я и забыл. Думал — он со Шпендиком заодно. Как же — кореши!

На этот раз никто не засмеялся. Шпендик встал и начал пробираться к выходу.

— Ты куда? — окликнул его Женька. — Не гонят же. Будешь запасным. Ему много не набегать.

Шпендик ушел, не ответив. У самого выхода он оглянулся на Рыжего, и слава богу, что тот опять уткнулся в пол и не видел Митькиных глаз.

— Так что порядок, — докладывал Чир в тот же вечер Григорию Львовичу. — Рыжий теперь и не пикнет.

Они разговаривали в передней. Григорий Львович сидел в кресле у телефонного столика, нога на ногу, а Чир стоял перед ним, стараясь держаться как можно прямее. Дверь в первую комнату была закрыта, и за ней не слышалось ни шороха.

— Вот так, — заканчивал Чир свой отчет, — куда они Ар… Мишу поставят, точно не знаю, но тот у них в защите играл, слева. Он левой бить может?

— А кто его знает. Эй, Михаил, брось книжку, иди сюда, поговорить надо!

В комнате зашаркали шаги, дверь приоткрылась, и Мишка высунул голову:

— Что, папа?

— Выйди и поздоровайся для начала!

Мишка нехотя, боком выбрался в прихожую и притворил дверь за собой.

— Здорово! — как хорошему приятелю, кивнул ему Чир.

Мишка осторожно взял протянутую руку и ответил:

— Добрый вечер!

— Так вот, Олег интересуется — ты слева сыграть сможешь? Ну, левой ногой по мячу попадешь?

— Не знаю, я же не играл никогда.

— Ох и пентюх! Банки-то хоть подшибал на улице? Какой ногой?

Мишка растерянно посмотрел на ноги, а потом почему-то пальцем указал на одну: — Вот этой.

— Ага, все-таки левой.

— И как, получалось? — поинтересовался Чир.

— Да так… не очень…

— Ясно, — ухмыльнулся Григорий Львович, — левой не умею, а правой еще хуже. Ладно, пойду я. Договаривайтесь. Да пригласи Олега в комнату. Что ты его в прихожей держишь?

Мишка как-то сжался и очень неуверенно поманил Чира за собой:

— Правда… заходи… зачем стоять?

Но тот решил не навязываться.

— Не, идти надо. Завтра выходи к полдесятому во двор. Пойдем играть.

— 5 —

Теперь они старались не отлучаться со двора надолго и ходили играть в «сетку» — подобие спортплощадки, втиснувшейся с трудом меж зданий через двор от их дома. Небольшой, чуть длиннее школьного физкультурного зала прямоугольник каменистой земли был обнесен металлической сеткой, верхний край которой немного не доходил до второго этажа.

Играли трое на трое, на вылет, до трех голов. Воротами служили вкопанные попарно столбы, держащие баскетбольные щиты. Пока шестеро бегали, остальные болтали ногами на лавочках, протянувшихся вдоль длинных сторон.

С каждым днем Мишка все больше увлекался игрой. То, что когда-то представлялось ему пустой беготней, приобретало постепенно смысл и ритм. Входя в игру, он завоевывал себе и место во дворе. Он знал уже в лицо всех ребят и был накоротке с большинством из них. Единственным темным пятном, омрачавшим его существование, была с трудом скрываемая ненависть Рыжего.

Этот день выдался для Мишки особенно удачным. Он попал в одну тройку с Чиром и Женькой, и из семи игр они уступили только одну. Заигравшись, он чуть было не опоздал к обеду и в дверях услышал, как мать стучит уже посудой по столу. Не снимая кедов, Мишка прямо пошел на густые, съедобные запахи и ввалился в кухню как был — пропыленный, взъерошенный, с грязными разводами по щекам.

— Чучело! Иди хоть в зеркало посмотрись! И в обуви лезет! А ну марш в прихожую!

Мишка ретировался, стянув из хлебницы увесистую горбушку.

— Это еще что?! Положи на место! Умойся сначала!

— У-гу, угу! — Он и не думал возвращаться. Хлеб был мягкий и теплый, даже чуть сыроватый и лип к зубам.

За обедом ему не сиделось, и в первый раз он пожалел, что отца нет дома. Но тот звонил, что задерживается, а мать, расстроившись (они как будто собирались в кино), была не расположена слушать. Мишка ерзал, крошил хлеб на клеенку, наконец выхлебал, обжигаясь, стакан киселя и кинулся одеваться.

— Чтобы в полдесятого был дома!

— Ну, ма…

Выклянчив лишние полчаса, выкатился за дверь и запрыгал через ступеньки.