Молодой Ленинград 1981

— Не я у тебя жена! Таскал бы ты ящики на вокзале, да еще и вечерами бы в трех местах подрабатывал! — вздохнула Бочкарева.

— Нельзя все сводить к работе, — возразил Некрасов. — Надо подняться выше. Ведь человек будущего должен быть эрудитом!

— Уж лучше быть с пустой башкой, чем с пустым брюхом…

— Неправильно ты рассуждаешь! — воскликнул Некрасов.

— Какой умник выискался! Жаль, что я — баба, а то врезала бы разок по башке — сразу б ставни посинели! Фанерная тыква!

— Невыносимая женщина! — Некрасов поднялся.

— Придется тебе искать другую работу, — сказал Корнев.

— Пожалуй, ты прав. Просто я такой человек, который не может сопротивляться окружающей среде…

— Вот ты о мещанстве говоришь, — зло выдохнула Бочкарева, — а чемодан приволок с собой. Бросил бы ты его! Освободился бы от предрассудков!

— Пойми же ты! Мне надо в баню ходить, надо иметь для этого смену белья!

— Все это — мещанство. Вы, культурные, в баню не ходите… Вон — день давно на дворе, а ты все еще нечесаный.

— Можно у тебя чемодан оставить? — спросил Корнева Федя, дав понять Бочкаревой, что разговаривать с ней больше не намерен.

— Пусть стоит, — ответил художник.

— Спасибо, — сказал Федя и ушел.

— Каков гусь, а?! — воскликнула Бочкарева.

Но Корнев ее не поддержал. Он протянул ей кусок сырой резины. Она прогрохотала сапогами по крылечку и закричала студенткам:

— Эй, белоручки! Пойдем колесо снимать… Вы куда приехали? Здесь вам КамАЗ, а не дома на печке…

За перегородкой гремел магнитофон. Корнев стоял у окна и смотрел, как орудовала ключами Бочкарева, как подъехал на мотороллере Сашка и стал описывать круги вокруг нее…

— Ну, что дурочку валяешь! — заорала на него Бочкарева. — Надевай покрышку, собачий потрох!

— Эх, девка! — с удовольствием воскликнул Сашка, но помогать не стал. — Люблю таких шустрых…

Девушки смеялись, стоя в сторонке. По двору раскатывали волосатики на своих мопедах, хвастая друг перед другом мастерством вождения.

— А вы что вылупились?! — набросилась Бочкарева на студенток. — Помогайте!

Сашка выписывал круги по двору, задрав ноги на руль. Он орал на всю Каму:

— Ночью нас никто не встретит — мы простимся на пирсу…

Вдруг Сашка, не справившись с управлением ногами, влупился в палисадник — послышался грохот, треск досок и звон лба. Мотороллер проехал насквозь забор. Сашка висел на кусту сирени, а мотороллер рыл задним колесом клумбу. Корнев выскочил из вагона, отключил двигатель и помог Сашке приземлиться.

— Гадство! На лепешке поскользнулся! — он зло сверкнул глазами в сторону тягачей. — Ездят тут всякие…

— Штаны порвал, — сообщил Василий Петрович.

— Точно, что ли? — испугался Сашка. — Я ведь штаны у старшего брата взял. Он меня теперь убьет! Он каратист!

— Давай зашью! — вдруг предложила маленькая студентка. Она все время стояла на крыльце и с улыбкой наблюдала за ним.

— У тебя есть что надеть? — спросил Сашка Корнева.

— Есть. Халат уборщица на тряпки отдала. — Корнев вынес ему халат. Сашка стащил с себя штаны и протянул их студентке, а сам вновь взобрался на мотороллер и прокатился по двору.

— Нормально, — сообщил он, словно кого-то волновало здоровье его «Электрона».

Никто не приглашает на танец,
Никто не провожает до дому
Смешную угловатую девчонку… —

выл магнитофон. Студентка вынесла штаны и протянула их Сашке. Он осмотрел их и воскликнул:

— Во здорово! Лучше новых! Дай поцелую, Оленька! — и, зажав локтем штаны, кинулся к ней. Та с завидной скоростью рванула в сторону. Не догнав ее, Сашка обиженно надел штаны.

Бочкарева снимала мотоцикл с подножки.

— Эх ты-ы, пряник! — крикнула она насмешливо. — Бабу не догнал, да еще такую маленькую!

Тоска и уныние завладели Корневым. Стало противно жить на свете. Он натянул каску, выкатил свой мотоцикл, сел и, поднявшись на дыбы, рванул в сторону Чудских лугов. Только скорость была способна как-то сгладить плохое настроение после письма жены. Ветер, скорость и опасность…

Мотоцикл был послушен. Василий Петрович носился по лугам и канавам, умчался километров за сто на восток, потом вернулся ближе к Набережным Челнам, выехал на пирс нового порта, остановился.

Вечерело. Хотелось тишины. Но здесь гуляли парочки. Стоял списанный на металлолом пароход, жалобно опустив плицы в воду. С парохода рыбачили мальчишки. Они с трудом всматривались в поплавки. Наверное, им не хотелось возвращаться на берег — ведь для этого надо было лезть в ледяную воду и плыть, придерживая одежду и удочки в руке.

В туберкулезном санатории на том берегу Камы завели пластинку. Осветилась дощатая танцплощадка, словно муравьи зашевелились люди в вальсе…

У вагончика пылал костер из выброшенных им же подрамников. По бетонному двору так же носились волосатики, ржали, пытались бахвалиться своим «мастерством». Девочки стояли под навесом и скромно смеялись. Бочкаревой не было. В стороне тихо ругался сторож. Лаяли собаки.

— Посторонись, — сказал Корнев Ольге, которая стояла на крыльце и наблюдала.

Она отошла, и он въехал по ступенькам в кладовку. Выключил мотор, фару и спросил: