Молодой Сталин

“Устроился я на новом месте значительно хуже, – писал Свердлов 22 марта. – Одно то уже, что живу не один в комнате”.

Поначалу соседи жили дружно: “Нас двое. Со мною грузин Джугашвили, старый знакомый, с которым мы встречались в ссылке, другой. Парень хороший, но… – уже через десять дней у Свердлова появилось большое “но”, – слишком большой индивидуалист в обыденной жизни”[170].

Кроме того, у Тарасеевых были шумные дети. “Комната примыкает к хозяйской и не имеет отдельного хода, – жаловался Свердлов в письме. – У хозяев – ребята. Естественно, торчат часами у нас. Иногда мешают”. Также Свердлова раздражали тихие тунгусы, приходившие к ссыльным. Одетые с головы до ног в оленьи меха тунгусы войдут и в жизнь Сталина. Это были привычные к тяжелым условиям кочевники – рыбаки и пастухи с азиатскими чертами лица. Они жили в гармонии со своими оленями. Их верой была смесь примитивного православия и древнего поклонения духам, чью волю трактовали шаманы (само слово “шаман” тунгусское).

О тунгусах раздраженный Свердлов писал: “Придут, усядутся, помолчат с полчаса и вдруг поднимутся: “Ну, надо идти, до свиданья!” <…> И приходят как раз в лучшее для занятий время – вечером”. Но Сталин подружился с этими людьми, такими же немногословными, как он сам.

Обстановка накалялась не только из-за детей и работы по дому. Обидчивый и злопамятный Сталин не мог забыть о том, что деньги послали Свердлову, а не ему. Прошло уже несколько дней после переезда в Курейку, а он не получил ни ста рублей от Малиновского, ни гонорара и книг от Зиновьева. Может быть, Зиновьев его не уважает? Или Свердлов обманывает?

Вскоре грузин и еврей – ядро партии большевиков в Российской империи, – заточенные в крошечной деревне в нескольких часовых поясах от Петербурга, начали друг друга тяготить. В одном углу темной комнатушки Свердлов строчил об эгоизме своего соседа, а в другом Сталин давал волю мелочной злобе и писал Малиновскому с требованием разобраться, куда делись сто рублей:

Месяцев пять тому назад я получил от одного товарища из Питера предложение приехать – переселиться в Питер. <…> Он писал, что…

деньги на дорогу будут. Я ему написал ответ еще месяца четыре назад, от него нет никакого ответа… Не можешь ли ты… разъяснить мне это недоразумение.

Месяца три назад я получил от Кости [самого Малиновского] открытку, где он писал: “Брат, пока продам лошадь, запросил 100 рублей”. Из этой открытки я ничего не понял и никаких 100 руб. не видел. Да, по другому адресу тов. Андрей [кличка Свердлова] получил их, но я думаю, что они принадлежат… только ему. С тех пор я не получил от Кости ни одного письма.

Не получал также ничего уже четыре месяца от сестры Нади [Крупской].

Сталин пришел к выводу, что “выбор… остановился на другом” – Свердлове. “Верно ли я говорю, брат? Я прошу тебя, друг, дать мне прямой и точный ответ… потому, что я люблю ясность, как и ты, надеюсь, во всем любишь ясность”².

Никто не любил ясности меньше, чем Сталин и Малиновский – мастера конспирации и притворства. Но пока один томился неведением в ссылке, другой чувствовал, что его мир рушится. Совершенно понятно, почему Малиновский не “продал лошадь” и не отвечал на сталинские письма. “Дорогой друг Роман” превратился в “истерического” двойного агента. Он хлестал водку из чайника и был на грани нервного срыва. В конце концов новый министр внутренних дел и директор полиции уволили Малиновского. Он ушел из Думы 8 мая 1914 года. Случай с Малиновским серьезно ударил по репутации и правительства, и полиции.

Главными защитниками Малиновского в партии были Ленин и Сталин. Позднее Малиновский утверждал, что Ленин должен был знать о его предательстве. Однако же он ошибался. Ленин не мог поверить в это. Но, подытожив всю пользу от пребывания Малиновского в Думе и вспомнив его роль в посрамлении (и устранении путем ареста) примиренцев, в том числе Сталина, Ленин заявил: “Даже если он провокатор, он для нас больше делал, чем для полиции”[171].