Молодой Сталин

Спандарян и Швейцер обсуждали со Сталиным суд в Петербурге над пятеркой депутатов-большевиков и редактором “Правды” Каменевым. Ленин объявил, что желает, чтобы Германия победила Россию и этим приблизила революцию и “европейскую гражданскую войну”. Меньшевики поддерживали отечественную войну в России, коль скоро она была “освободительной”. В ноябре 1914 года Каменева и депутатов арестовали за государственную измену. На суде Каменев отказался от непатриотичного ленинского лозунга поражения в войне, но все равно был признан виновным и сослан в Сибирь.

Сталин и Спандарян поведение Каменева сочли отвратительным. “Этому человеку нельзя доверять, – заявил Сталин. – Каменев способен предать революцию”. Укрывшись парусиной, одевшись с головы до ног в оленьи меха и взяв проводника-тунгуса, Спандарян и Вера взяли Сталина с собой в Монастырское. Над тундрой разлилось великолепное северное сияние. “Вдруг неожиданно Сталин затягивает песню, – пишет Швейцер. – Сурен вторит. Радостно слышать знакомые мелодии песен, уносящихся вдаль…” Упряжка два дня ехала по льду в бесконечных сумерках.

Спандарян и Сталин написали Ленину. Большевик-охотник Сталин больше не жаловался на то, что ему задолжали денег и не прислали книг. Он сразу занял бравую воинственную позу, которая определит и стиль большевистской власти:

Мой привет Вам, дорогой Ильич, горячий-горячий привет! Привет Зиновьеву, привет Надежде Константиновне! Как живете, как здоровье? Я живу как раньше, хлеб жую, доживаю половину срока. Скучновато, да ничего не поделаешь. А как Ваши дела-делишки? У Вас-то, должно быть, веселее… <…> Читал… статейку Плеханова в “Речи” – старая неисправимая болтунья-баба! Эхма… А ликвидаторы с их депутатами-агентами?.. Бить их некому, черт меня дери! Неужели так и останутся они безнаказанными?! Обрадуйте нас и сообщите, что в скором времени появится орган, где их будут хлестать по роже, да порядком, да без устали.

Ленин припомнил своего ссыльного “пламенного колхидца”. Он рассказал своим товарищам, что у Кобы все в порядке. Через несколько месяцев он попросил: “Большая просьба: узнайте… фамилию “Кобы” (Иосиф Дж…? Мы забыли). Очень важно!!”

Вернувшись из отлучки, Сталин всю долгую зиму провел в Курейке. Затем на Енисее стал таять лед. В мае 1915 года пароходы привезли ему из Красноярска занятных соседей.

Вместе с депутатами-большевиками в Монастырское прибыл Каменев. Неподалеку жили Свердлов и Спандарян. В июле 1915-го Сталина позвали на собрание в Монастырское – оно проходило в избе Каменева и Петровского.

У большевиков получился идиллический летний слет. Был даже сделан групповой фотоснимок[179]. Но большевики не могли даже пикник провести без политики: здесь случались разоблачения и товарищеские суды. Сталин и Спандарян поддерживали Ленина и решили подвергнуть Каменева трибуналу в Монастырском. Каменев подарил Сталину “Государя” Макиавелли – не лучший подарок для человека, который и так воплощал дух макиавеллизма. Во время пьяного застолья Каменев спросил всех присутствовавших, что для них наивысшее удовольствие в жизни. Кто-то говорил: женщины, другие честно отвечали: идти путем диалектического материализма к пролетарскому раю. Сталин ответил: “Выбрать своего врага, подготовить все детали удара, утолить жажду жестокой мести и затем отправиться спать… Нет ничего слаще в мире!”[180].

На “трибунале” Каменева голос Сталина был решающим. Он, как всегда, проявил изворотливость и умение находить союзников: сначал он обвинил Каменева, а затем, до итогового голосования, уехал в Курейку и таким образом спас жертву. Каменев свысока относился к неотесанному грузину, а Сталин считал Каменева человеком близким по убеждениям, но негодящим мужчиной и политиком. “Видал я летом Градова [Каменева] с компанией, – писал он Зиновьеву. – Все они немножечко похожи на мокрых куриц. Ну и “орлы”!..”

Сталин вновь вернулся зимовать в Курейку. В начале ноября, когда лег снег, он получил разрешение посетить врача в Монастырском. Приехав в нартах, запряженных четырьмя собаками, разодетый в меха, он влетел в дом Спандаряна и расцеловал друга в щеки – а Веру дважды поцеловал в губы.

– Ах, Коба! – восклицала обрадованная Вера. – Ах, Коба!