Молодость

— Терехов, кого же мы пошлем? Дело, прямо скажу, опасное, — предупредил комиссар. — Здесь много всевозможных оврагов и скрытых подходов, но их надо знать.

— На такое дело, Степан Тимофеевич, мне нужно идти, — вызвался комбат, по привычке сталкивая на затылок серую папаху и озорно поблескивая цыганскими глазами.

— Нам с тобой и тут хватит работы. Пошли ко мне Николку.

— Думаешь рискнуть?

— Мы все рискуем на войне. Он с детства изучил возле Крутых Обрывов каждую складку.

— Может быть, ему переодеться?

— Обязательно. Шубу и шапку с возницы. Степан говорил спокойно и твердо, без колебаний. Но, оставшись один, почувствовал, как сердце сжалось от страха за братишку. Ведь предстояло не только проникнуть через боевые порядки врага, труднее и опаснее — искать партизан среди камней, на которых сосредоточен орудийный и пулеметный огонь.

Из снежной кутерьмы вывернулась, тяжело дыша, пара горячих коней. Придерживаясь за зеленый щиток «максима», точно лаская на прощание друга, Николка спрыгнул с тачанки. Теперь он, переодетый в дубленую шубу и черную баранью шапку, выглядел обыкновенным крестьянским пареньком.

— Я пройду, братка, не бойся, — сказал Николка, уловив на лице Степана тревожное раздумье. — Сперва ложбинкой до гагаринского поля… А там кустарником — и в овраг. Что передать-то нашим?

— Передай, что Красная Армия пришла. Освобождение близко. Белые хотят любой ценой взять мост, исправить повреждения и увести на юг бронепоезда, эшелоны с добычей. Пусть партизаны держат мост под огнем. Остальное сделаем мы. Ясно?

— Ясно!

Степан обнял мальчугана:

— Ну, иди…

Николка шагнул прочь, увязая в сугробе, и сразу пропал за бешеной пляской мириадов снежинок, что носились между небом и землей. Следы его заметал косматый ветер, обрывая связь батальона с юным воином.

Вернулся Бачурин со своими разведчиками. Они облазили северные подступы к мосту, промокли насквозь. Шинели на них коробились лубками. Сапоги гремели, будто железные.

Зато сведения принесли точные, без домыслов и предположений. Головной корниловский бронепоезд был поврежден и, потеряв ход, закупорил собой выемку. Поэтому действенность огня других поездов сильно снижалась. Только две конные батареи, стреляя из-за кустов прямой наводкой, накрывали гранатами и шрапнелью противоположную крутизну — убежище партизан.

— А пехота? — спросил Степан.

— Пехота лежит по всему обрыву, товарищ комиссар, — докладывал Бачурин, широким жестом указывая справа налево. — Но большая часть ее укрылась за подбитым бронепоездом.

«Ага! Это белые изготовились для захвата моста», — догадался Жердев.

Условившись с Тереховым о деталях атаки, он предоставил комбату вести цепь на крутизну, а сам сел наводчиком у Николкиного пулемета. Бачурин поместился рядом, зная из опыта, что комиссар не берется понапрасну за рукоятки «максима».

— К выемке!

Касьянов переглянулся с начальником разведки, ударил вожжами. Лошади взвились, из-под копыт полетели комья снега. Тачанка то выносилась на бугор, то ныряла в низину, приближаясь к полотну железнодорожной ветки. Потом развернулась над выемкой, запруженной поездами. Вместе с ветром и вьюгой здесь пели партизанские пули и взрывали насыпь снаряды. Подразделение белой пехоты копошилось возле изувеченного состава, ища в нем защиту и спасение.

Степан нажал спуск. Пулемет загремел, поворачивая тупое рыльце и обдавая скопище врагов смертоносным ливнем. Бачурин, стоя во весь рост на тачанке, метал гранаты. В это время с поля донеслась ружейная трескотня и могучие крики «ура». Батальон Терехова бросился в атаку.

Удар красных бойцов оказался столь неожиданным, что корниловцы перестали стрелять. Открылась дверь бронированного паровоза, и оттуда выглянул недоуменно машинист в офицерском кителе.

— Получай и ты свою долю! — Бачурин пустил гранату в открытую дверь. Желто-оранжевое пламя сверкнуло под ногами золотопогонника.

— К батареям! — скомандовал «Жердев.

Лошади пустились наметом с холма на пологую равнину, изрытую свежими воронками. В редком кустарнике зачернели артиллерийские передки. Дальше на притоптанном снегу, в грудах стреляных гильз, дымящихся пороховыми газами, стояли орудия. Сюда еще не достигла весть о нападении с тыла. Орудия часто вздрагивали, яркими вспышками выстрелов освещая причудливые очертания Крутых Обрывов.

Степан с ходу открыл пулеметный огонь по суетливым батарейцам. Стиснув зубы, он уже не обращал внимания на закипевшую в кожухе воду. Бачурин подавал ему из металлической коробки унизанную патронами ленту.

Какой-то офицер, вскочив на крайний лафет, завыл истошным голосом:

— Коново-о-ды!..

С глухим топотом, побрякивая зарядными ящиками и передками, мчались шестерики толстоногих арденок. Степан повернул пулемет и встретил ездовых меткой очередью.

К полуночи батальон Терехова очистил северную сторону овражного предмостья. Сотни корниловцев, сраженные штыками и пулями, остались лежать в сугробах. Многие сдавались в плен, срывая с себя погоны и кокарды, бросая оружие.

— Привет героям-партизанам! Урр-ра-а! — кричали возбужденные красноармейцы с отвесных камней.