Молодость

— Убирайтесь отсюда, пока ребята мои не подоспели! Сейчас будет митинг,

Он перепрыгнул окоп, словно тут была простая огородная межа, и пошел в деревню.

В цепи зашумели, недоумевая, заспорили. — Чего он сказал? Какой митинг?

— Не надо бы пускать!

— А тебя спросили? Тюря!

Многие уже поднимались, оставляя позицию.

Настя смотрела, не шевелясь, на быстро удалявшуюся, такую знакомую и вместе с тем чужую фигуру мужа. Какие меры может принять Ефим против собственного отца? Зачем он приехал? Она дрожала, словно на морозе, хотя наступал теплый летний вечер, с ярким пламенем заката на краю небес.

Потом, будто очнувшись, Настя подошла к машине и взяла торчавший из кузова карабин. Галопом подкатили двуколки. Продотрядники молча спрыгивали, на ходу принимая боевой порядок. Они рассыпались вправо и влево от дороги, с интервалом в десять шагов; и фланги загибали вперед для охвата мятежной обороны.

С Настей поравнялся Терехов.

— Ну, что там? — осведомился он, будто продолжая незаконченный разговор.

— Пулемет у них, — Настя указала на глинистый, возле Жердевки, косогор. — Кулаки заманивают вас, чтобы напасть с двух сторон. С ветряка сигналы засаде подают.

— Стратегия, — заметил Терехов, и смуглое лицо его стало еще серьезней. Ему показалось странным поведение начальника. Зачем это Ефим, бросив отряд, решил действовать в одиночку?

Терехов сверкнул цыганскими глазами туда, где окопалась засада. Необходимо, значит, выделить группу бойцов для прочесывания косогора.

Между тем Ефим был уже на церковном выгоне. Он поднялся на кирпичную, засиженную галками колокольню, и призывный звон набата поплыл над Жердевкой. Народ с опаской начал собираться в ограде. В воздухе гудели беспокойные голоса, мелькало оружие, принесенное с фронтов, наскоро приспособленные косы, вилы, лопаты.

Ефим сошел с колокольни и, остановившись на церковной паперти, крикнул:

— Приказываю сдать винтовки!

Он вытянулся, положив руку на кобуру маузера. Волчок, расправив черную бороду, хохотнул:

— Не пужай! Берите его, мальчики, что рот разинули?!

Но Ефим не слышал последних слов бывшего старосты. Он заметил в толпе отца злобного и растерянного.

«Пора!» — сказал себе Ефим.

Выдернутый из кобуры маузер тускло сверкнул в руке.

Бритяк попятился.

— Сыночек!.. — крикнул он навстречу выстрелу и медленно осел в грязь.

Ефим соскочил с паперти на землю. На него мгновенно напал страх. Толпа грозно шумела вокруг, рядом хлопали выстрелы.

Он побежал, расчищая маузером дорогу. Кто-то сшиб его сильным ударом в плечо. Падая, Ефим услышал протяжное «ура» красноармейцев, занявших окопы.

Глава семнадцатая

Перенесенный к себе в сени, Степан лежал неподвижно на чистой соломе. Скулы его резко обозначились, на голове белела повязка, сливаясь с мертвенно-бледной кожей лица. Расстегнутый воротник рубашки, запачканный кровью, странно напоминал вышитые рукою Насти цветы.

Степан дважды терял сознание, пока доктор Маслов, прибывший Из города в сопровождении Николкй, перевязывал ему рану. Теперь он находился в тяжёлом забытьи.

Выпроводив чужих людей, Ильинишна опустилась на колени возле сына. Затаив дыхание, смотрела в дорогие, почти безжизненные черты.

— Звери проклятые изверги! — шептала она, боясь нарушить оберегаемую тишину. — Человека им убить, что былинку в поле сломать. А на тех душегубов мы всю жизнь спину гнули, не досыпая и не доедая…

Сердце матери больно сжималось при мысли, что именно Бритяку она впервые доверила сына… Она качала головой, вспоминая прожитые годы и ничего не видя там, кроме горькой тоски. Из всех детей осталось лишь двое — Степан и Николка… Кому земли не хватало в поле, для того имелась на погосте. Такова уж бедняцкая доля.

В сени с размаху влетел Николка, придерживая в подоле рубахи свежие краснобокие яблоки. Остановленный страдальческим взглядом Ильинишны, поднялся на пальцы и вытянул тонкую шею.

— Мамка… это я для братки… Пущай поправляется скорей.

Мальчуган как-то повзрослел за последнее время. Всем существом своим он постигал остроту грозных событий, всполошивших Жердевку, и готов был на любой подвиг ради новой жизни, о которой поведал ему Степан.

— Отец где? — одними поблекшими губами спросила Ильинишна.

— С продотрядниками зерно выгружает у Бритяка. Сердитый — не подходи… За председателя комбеда, говорит, буду действовать!

— Ох, господи… Кто еще с ним?

— Гранкин, Матрена… и этот командир, Терехов. Только Огрехова не видать…

— Куда девался?

— Не знаю. Может, в волость убежал, — Николка с гордостью посмотрел на Степана. — А братка наш смелый:: ключи: из горницы вынес и давай хлеб на подводы валить!

Мать вытерла рукавом кофты глаза.

— Не приведи, царица небесная… Смелому-то, вишь, и попало.

— Попало! Бритяк сзади подкрался, — у паренька от возмущения даже побелело веснушчатое переносье. — Я от амбара кричу: «Братка, стрели его!» Да уж поздно… Налетели, захлопали цепами. Я взял Чалую — и ходу…

Голос его сорвался с шепота, зазвенел, и Степан, точно просыпаясь, потянулся на соломе… Ильинишна замахала на Николку руками: