Молодость

Степан вынул из кармана трубку, набил ее табаком. Он вспомнил о крушениях и бандитских налетах… Враг, злобясь, всеми силами и средствами мешал доставке хлеба в голодающую столицу.

— Ничего, товарищ Октябрев. Довезу.

Вдоль состава шли, рассаживаясь по тормозным площадкам, красноармейцы. Это был отряд для сопровождения драгоценного груза.

Машинист дал свисток.

С платформы замахали руками, закричали провожающие, напутствуя земляка.

— Ленина увидишь, расскажи ему, Степан, про наши дела, — протискивался Гранкин на своих обрубках сквозь толпу. — Хлеб, мол, есть, но брат приходится штыком. Выкладывай начистоту, без утайки.

— Степа, сахарину привези… Ребятишкам к чаю, — просила Матрена.

Рядом с Гранкиным и Матреной стояла Настя…

Уезжая, Степан почувствовал глубокую тоску расставания. Он задержал в своей руке теплую, доверчивую руку Насти.

«Какой я дурак, — подумал он с горьким упреком. — Мало, значит, мне прежнего урока…»

Поезд уже тронулся, громыхнув буферами, когда на платформу во весь дух вылетел запоздавший Николка. Он на ходу передал брату мешочек с провизией.

Степан кивал из кондукторской будки. Тихая, сладостная грусть ложилась на сердце. Сколько раз покидал он эти края! И всегда уносил в памяти каждую лощинку, каждый родной бугорок.

Колеса становились под уклон говорливей. Побежали волнистые ржаные поля, раскинутые по широким просторам деревни. В лугах паслись стада и дымились пастушеские костры.

Шумно пронесся встречный воинский. Свесив из теплушек ноги, пели под гармошку молодые красноармейцы. В походных стойлах жевали кони. На площадках под брезентом стояли пушки.

Мечтательный взгляд Степана провожал знакомые урочища, степные массивы с разноцветными полосками хлебов, редеющие от времени лесные дебри и ручьи в тенистых зарослях ивняка. Слева, пенясь и сияя зеркальной чистотой в изумрудных излучинах долины, неслась полноводная Сосна, перехваченная то здесь, то там затворнями мельничных плотин. Справа наперерез Сосне — аж под самый город — бежала по торфяным распадкам глубокая Низовка. И опять — холмы и увалы, пыльные дороги средь знойных равнин и студеные, искрящиеся на солнце ключи, обложенные голышами…

Вспомнились строки любимого поэта:

Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей…

— А хорошо у вас, — подошел прикурить от Степановой трубки Терехов. Он ехал в качестве начальника охраны эшелона. — Ширь-матушка! Орловщина! Есть где погулять.

Степан повел рукой вокруг:

— Русское раздолье! Пришлось мне побывать в чужих странах, и теперь я не могу насмотреться на эту черноземную благодать.

Степан был доволен, что ехал вместе с Тереховым. Они стояли рядом, любуясь степными просторами, следя за быстрыми стайками птиц, поднятыми с земли паровозным гудком.

Поезд, замедлив скорость, с глухим рокотом катился по мосту через Крутые Обрывы — головоломную пропасть, размытую вешними потоками в наслоениях известняка. В детстве Степан не раз пробирался с Настей по этим камням и расщелинам, испытывая свою смелость, и его манили убегающие вдаль рельсы и певучие нити телеграфных проводов.

— Одного не пойму — сказал Терехов, — откуда в здешних местах столько звериных и птичьих названий? Что ни село, то Медвежье или Туровка! Деревни попадаются — Волчий Лог, Свиная Дубрава, Лисицыны Дворики, Бобровая Охота… А недавно мне с отрядом пришлось навестить Соколиные Горы, Ястребовку и Орлово Гнездо! Неужели, вся эта диковина тут водилась?

— Да! У наших селений — глубокие корни, — Степан припоминал слышанное от стариков, что оставили по себе минувшие века и неистребимые поколения русского народа. — Ведь здесь когда-то были дремучие леса, по которым даже Илья Муромец боялся проезжать. В зарослях чащобы бродили громадные туры, медведи, кабаны, олени, лоси… А в небе парили крылатые хищники — ястребы, соколы и орлы. Вон та красавица-река вытекла из-под сосны, отчего и прозывается Сосною. В ней кишело несметное число рыбы. Но людям жилось в этом богатом и опасном краю тяжело! Донимали ханские орды! Говорят: чем крепче заборы, тем лучше соседи. У нас же служила границей только река. Внезапными набегами враги опустошался целые волости: убивали, грабили, уводили людей в полон. И предки наши, бросая пепелища, укрывались в недоступной глуши — диких обиталищах птиц и зверья… Вот откуда тянутся корни местных сел и деревень.

Терехов слушал, бросая взгляд на окрестные дали, полный удивления и восторга. Он засмеялся.

— А за что, Степан Тимофеевич, вас дубинниками величают?