Молодость

«Только этого не хватало», — насторожился. Степан. В голову полезла всякая чертовщина, догадки и подозрения о частых поездках дочери Бритяка…

Перед большой станцией машинист вдруг резко затормозил, буфера грохнули на разные лады, донесся паровозный, свисток. Степан выглянул из кондукторской будки и увидел красный глаз семафора.

— Не принимает, — сказал Терехов.

Постояли минут десять. Красный глаз по-прежнему заграждал дорогу. Паровоз выл почти беспрерывно.

— Гляди тут, я схожу на станцию? — и Степан, спрыгнув с подножки, побежал вперед…

Он бежал по песчаной насыпи и лишь теперь почувствовал, как продрог ночью. Возле единственного фонаря ему встретился какой-то оборванец. На заросшем щетиной остроносом лице блеснули недоброй усмешкой глаза.

Начальник станции спал у себя в кабинете, облокотившись на столик, и телеграфный аппарат, пощелкивая, заваливал его взъерошенную голову белой стружкой депеш…

— А? Какой семафор? — бормотал он, с трудом подняв отяжелевшие веки, и на Степана пахнуло самогонным перегаром. — Что?.. Эка дьявольщина: опять, поди, у Капустина запой!

— Кто такой Капустин? — спросил Степан. — Стрелочник…

— Ну? Я думал, это ваша фамилия. Пропускайте скорее эшелон!

— Сейчас… дайте очухаться… Не смотрите, пожалуйста, на меня таким чертом! Я тут разных повидал! По неделям не спишь, хуже собаки маешься… С чем эшелон?

— Хлеб для московских рабочих.

— Ага! Для московских рабочих. А для меня кто привезет? Вот уж за наганом лезете в карман — тем и кормите, спасибо!

Однако внушительный жест Степана заставил начальника подняться и отдать необходимые распоряжения. В это время за станцией послышалась стрельба, раздались два глухих удара взорвавшихся гранат. Степан кинулся к дверям… На перроне метались люди, с насыпи что-то кричали, что-то тащили по скату вниз, падая в черный кювет…

У Степана захватило дух. Он мчался на выстрелы, не помня себя, точно летя с обрыва в холодную мутную бездну. Кто-то преградил ему дорогу, ухватился за борт серой австрийской куртки… Степан сшиб его кулаком. На миг тряхнулась перед ним волосатая физиономия — несомненно, тот, встреченный на перроне!

Но задерживаться было некогда. Степан торопился к паровозу, где с тендера продолжали сыпаться пулеметные очереди.

— Прекратить огонь! — донесся зычный голос Терехова.

Начальник охраны бежал вдоль эшелона, со сбитой на затылок фуражкой, подавшись тонким корпусом вперед, и размахивал наганом. Увидав Жердева, показал на откос:

— Две бомбы кинули!

— Кто?

— Ясно, бандиты! Ну, и мы их, Степан Тимофеевич, не плохо приветили. Вот один растянулся — по паровозу стрелял, другой в канаве… С заднего-то вагона пломба сорвана, мешки валяются на песке!

Степан осмотрел вскрытый вагон. Мешки с зерном подняли, водворили на место. Никаких потерь не обнаружилось. Решительные действия охраны сорвали план налетчиков.

От сердца отвалила каменная тяжесть. С благодарностью взглянул Степан в черные глаза Терехова, молча пожал его худую, потную руку.

— Поехали, что ли? — крикнул из паровозной дверцы машинист, обрадовавшись зеленому сигналу.

— Поехали! — отозвался Жердев.

«А начальника станции надо бы под суд, — думал он, повиснув на подножке вагона. — Пьяная гадина… Должно быть, заодно с бандитами!»

Он вглядывался в темноту, до боли в пальцах сжимая рукоять револьера. Нетерпеливо прислушивался к учащенному дыханию паровоза, медленно набиравшему скорость. Проплыли станционные постройки, мелькнул на платформе одинокий фонарь, и снова встречный ветер запел степную, разгульно-звонкую песню.

Остаток ночи прошел спокойно, хотя никто не смыкал глаз. Приближаясь ранним утром к Москве, Степан увидел в лазоревом просторе сверкающие кресты церквей, громоздкие массивы жилых кварталов. Дымили фабричные трубы. Над столицей поднималось красное солнце, заливая крыши зданий и окрестные поля теплым блеском.

Рельсы брызнули перед вокзалом сотней разбегающихся веселых ручейков. Справа и слева закраснели бесконечные составы. Эшелон с хлебом нырнул под крышу платформы и остановился.

Глава двадцать пятая

Хлеб принимала делегация московских рабочих, возглавляемая уполномоченным правительства — строгим, невысокого роста черноусым человеком с маленькой звездочкой на кожаной фуражке. Он сказал Жердеву:

— Спасибо, товарищ! У нас третий день люди не видят хлеба. Ждали зерно с Кубани… Но получили телеграмму: пшеница была злоумышленниками облита керосином. Обнаружили в пути.

Он задержал в своих крепких, жилистых руках горячую ладонь комбедчика, пристально взглянул на его измученное лицо. И вдруг нахмурился:

— Что с вами? Мне кажется, вы нездоровы!

Степан действительно чувствовал какую-то острую, все сильнее беспокоящую боль в затылке… Однако, стараясь не придавать этому значения, бодро тряхнул кудрями:

— Э, чего там! Кулаки мне отметину сделали — чтобы не зевал… Ведь мы сейчас в деревне на огне стоим!

Услыхав о том, что этот славный малый чуть не погиб в схватке с жердевскими богатеями, уполномоченный оживился.