Молодость

– Опыт!.. – он опять скривился. – Опыт многочисленных рабочек и унижений. Я бы каждой этой сержантской обезьяне на гражданке лицо уже давно разбил за то, что они себе с нами позволяют. Но тут Устав. Тут если сорвёшься, вся жизнь под откос. Два года дисбата, характеристика потом ни к чёрту. Да и… и без дисбата, только перейди дорогу не тому… с позволения сказать, человеку, как тебя только и будут, что гнобить до конца срока. До конца службы то есть. Не, Андрюх. Не знаю, как тебе, но мне такой опыт нахер не нужен.

– Это ты сейчас так говоришь. А когда сам дембель будешь, запоёшь иначе.

– Когда я дембель буду, я вообще петь не буду! – с усмешкой и сорвавшимся от репетиции строевой песни голосом сказал Саша. – Дембель!.. Это не дембеля ведь, это… увольняшки. Дембеля были, когда два года служили.

– Так твои любимые сержанты говорят.

– Да плевать мне, что они говорят. Люди всегда что-то говорят. Факт в том, что раньше было сложнее, но пользы было больше. А теперь только стараются в один год службы всё самое дерьмо вместить. Чтобы побольше унижений, издевательств, несправедливости.

– Раньше дегенератами возвращались, – сказал Андрей, глядя на закат. – Раньше после двух лет армии пили ещё два-три года. А теперь у тебя есть шанс адаптироваться скорее и как можно скорее забыть всё, что было, а вернее, ещё только будет с тобой здесь.

– Вот только забывать я ничего не хочу. На опыт мне плевать. Но я хочу всё помнить. Не хочу, как это говорят, бежать от воспоминаний. Один год службы в армии – это год, который ты будешь вспоминать потом всю свою жизнь.

– Всё, салаги! хорош сидеть! Выдвигаемся обратно!

Они встали. Третий их товарищ, нажравшись днём ранее винограда в саду, дристал второй день, и теперь, как только дембеля (или увольняшки) разрешили перекур, тотчас убежал в сортир.

– Ну ты, засранец! Мы долго тебя ждать будем?! – позвали старшие Егорова.

Как звали Егорова, не знали пока ещё ни Андрей, ни Саша, и все называли его Егор. Он вообще скрытный был, за это он пользовался особенным интересом у дембелей и те хотя и не били его ещё, разве что леща давали или пощёчину, но очень любили унижать его психологически.

Егоров, насколько знал Андрей, на гражданке учился на программиста, и был поэтому нелюдим и плохо чувствовал себя в социуме. По ночам, ещё в РМП, он залезал с головой под одеяло, включал фонарик, который из дома прислала ему мама, и читал книги по программированию, а также изучал биографию Стива Джобса. Андрей спал рядом, и видел эти книги. Но вскоре сержанты отобрали у Егора фонарик, а про него самого на весь батальон наврали, что по ночам он дрочит под одеялом. С тех пор над ним смеялись уже и парни его призыва. Служба началась для него плохо.

Пока шли обратно, разговаривать было запрещено. Идти было минут тридцать. Но дембеля вскоре заскучали, и поступил приказ петь песню. Песня у 2-ой огнемётной была – «Прощание Славянки». Дембеля сначала велели идти строевым шагом, но потом отменили этот приказ – главным образом потому, что так они не успели бы вовремя явиться в часть, а значит, получили бы за это от ротного. Ведь ротный их назначил старшими, а следовательно, и спрос – тоже был бы с них.

***

Впервые Андрей побывал на втором этаже огнемётного батальона, который проживал во второй казарме, – когда их привели туда переодеваться. В РМП они были на первом этаже той же самой казармы, так что на время их РМП весь огнебат, а это под сто человек, ютился на одном лишь втором этаже, потому как третий и последний этаж принадлежал уже батальону аэрозольного противодействия.

Уже стало известно, что Андрей попадает в огнебат. По рассказам они все знали, что это самый злостный, так сказать, батальон. Единственный батальон в бригаде, занимающий два этажа. Самый большой батальон, который в прошлом состоял из одних лишь контрактников, время от времени отправляемых в Чечню. А теперь те из контрактников, которые остались живы, а также новые контрактники обучали всем своим знаниям воинского дела молодых солдат срочной службы, и старались за один год научить их всему. В первой казарме ютились и батальон защиты, и батальон разведки, и ещё уйма всяких спец-взводов.

В огнебат, помимо Андрея, попадали шесть человек из Пензы. Это радовало. Но только его друг Роман, которого, по счастью, тоже определили в бригаду, теперь попадал в батальон защиты. Надо заметить, что ещё одного его друга, лучшего его друга Женю тоже забрали в армию, но его забрали в полк.

Итак, впервые оказавшись на обитаемом, так сказать, этаже огнебата, они сразу стали свидетелями дедовщины. Какой-то коренастый дагестанец лупил дневального на тумбочке. Он всё хотел затащить его в сушилку, но тот сопротивлялся, зная, что, сойди он с тумбы, так его потом ещё и сержанты с офицерами отхерачат, а после снимут с наряда и вечером ему придётся заступать заново, то есть не спать ещё одну ночь. И поэтому он просто стоял. Он был, как Андрей узнал впоследствии, мордвин. А дагестанец пробивал ему грудь и давал гвоздя*.