Молодость

Кастеллаци отвлекся от загадки замка и увидел девушку-экскурсовода и группку туристов за ее спиной. Лицу этой девушки вовсе не шли очки и сосредоточенное выражение лица – она была чем-то похожа на Сивиллу с картины Доменикино, которая выставлялась в соседнем зале. Сальваторе отошел чуть назад, пропуская к картине немецких туристов.

Экскурсовод начала рассказывать им о Тициане, Венецианской школе и, даже, немного о картине. Она говорила по-немецки с сильным итальянским акцентом, который звучал настолько мило, что вызвал у Кастеллаци улыбку. Девушка повторяла заученные фразы, не думая, даже не глядя на картину, она обращала внимание гостей на то, на что велено было обращать внимание: на фигуры женщин, на то, что в образе Любви земной узнается муза Тициана Виоланта. Сальваторе очень захотелось узнать, а что сама девушка думает об этой картине, но он не стал мешать ей работать. «Забавная наша черта. Мы окружены таким количеством художественного великолепия оставшегося от иных эпох, что тонем в нем и вовсе перестаем обращать внимание на то, что в иностранцах вызывает трепет чувств и восхищение. Прямо как жители приморских городов, которые совсем не видят красоту соседствующей с ними стихии…»

Группа ушла дальше, а Сальваторе обратил свое внимание на небольшой город за спиной Любви небесной и на борзых, загоняющих зайца.

– Не люблю Тициана!

Грузный лысеющий мужчина подошел незаметно для Кастеллаци и отвлек того своим замечанием. Сальваторе обернулся на мужчину и с большим трудом узнал в нем Фоски. Время, конечно, никого не щадит, но Артемио Фоски ухитрился чем-то его изрядно разозлить.

– Тогда зачем назначил мне встречу здесь, а не у «Больного Вакха», например?

– Потому, что Караваджо мне нравится. А к Тициану я отношусь примерно так же, как к тебе: претенциозный мастеровой, скрывающий за расточительностью деталей простое отсутствие содержания.

Кастеллаци захотелось ударить ублюдка по лицу – назвать Тициана примитивным мог только законченный позер, которым как раз и был Фоски. Однако Сальваторе сдержался, вовремя поняв, что Артемио просто пытается его задеть. Вместо атаки он принял защитное положение – Фоски был ему нужен.

– Ну, тогда возьми жалобную книгу и попроси их убрать Тициана – я уверен, что просьбу уважаемого критика в галерее удовлетворят. Попроси их повесить… ну, не знаю даже… Поллока или Кандинского – там-то нет расточительности деталей.

Фоски улыбнулся одними губами, а потом сказал:

– Проблема в том, что если попрошу я, они действительно уберут Тициана – с директором не спорят. А на Поллока с Кандинским у галереи денег нет. К тому же…

Фоски кивнул в сторону немцев, которые сгрудились вокруг «Мадонны с младенцем» Беллини.

– …идиотам нравится… Зачем ты хотел встретиться?

– Мне нужна твоя помощь.

– Тебе? Моя? До какой же степени отчаяния ты должен был дойти, чтобы искать у меня помощи? И что же тебе нужно, Сальваторе?

Кастеллаци был рад, что Фоски не назвал его «Тото» – так он позволял себя называть только друзьям.

– Это касается Катерины…

Артемио посмотрел на него с нескрываемым презрением:

– И ты всерьез решил, что я буду говорить о ней с тобой?

– Да.

Неожиданно для Сальваторе, Фоски рассмеялся его ответу.

– Ну, хорошо, давай поговорим о Катерине. Только не здесь – вся эта тицианова вымученная женственность угнетает меня. Пошли в мой кабинет.

Артемио Фоски действительно ухитрился стать директором Галереи Боргезе – об этом гласила табличка на двери кабинета, в который он провел Кастеллаци. Кабинет был обставлен настолько по-современному, что Сальваторе сразу стало в нем неуютно. Фоски сел в кресло, которое на вид казалось безумно жестким и узким, и показал, что готов слушать. Кастеллаци не был уверен, что выдержит еще несколько уколов от Фоски, поэтому решил перейти сразу к самому главному:

– Я не испытываю ни малейшего удовольствия от твоей компании, как и ты от моей, поэтому, давай мы не будем растягивать эту взаимную неприятность. Мне нужно от тебя лишь одно. Чтобы ты назвал место, откуда Катерина родом.

Фоски откинулся в кресле и, сведя кончики пальцев, задумчиво посмотрел на Кастеллаци.

– Так ты пытаешься ее найти! Думаешь, что, уйдя от тебя, она отправилась домой?

Фоски злорадствовал – Сальваторе ясно это слышал в его насмешливом тоне.

– Да, я думаю, что она уехала домой… Ты поможешь мне?

– А зачем мне это делать?

– Потому, что это ничего тебе не стоит и потому, что я об этом прошу.

– А кто ты для меня, Сальваторе?

– Я человек, которого любила Катерина…

При этих словах Артемио вскочил на ноги и, уперев руки в столешницу, прокричал, явно выйдя из себя:

– Не смей!.. Не смей, мерзавец! Не смей тыкать меня в то, что она тебя любила!

Запал Фоски неожиданно быстро иссяк, и он рухнул в кресло. Сальваторе никак не прокомментировал его выпад, отчаянно сдерживая собственный гнев. В дверь постучали, и Фоски раздраженно крикнул:

– Да, все нормально! Нет, мне не нужна помощь! Убирайтесь! Меня ни для кого нет!

Через минуту Артемио заговорил, прикрыв глаза рукой:

– Я ненавижу тебя, Сальваторе. Всем сердцем.