Молодость lights, или Время молодых

– Тём, ты знаешь, что неряшливость – признак распада личности.

– Мам, а ты знаешь, что абсолютный порядок – признак шизофрении? Что лучше?

Она глубоко вздохнула. И снова посмотрела в небо.

– Лучше, если бы ты иногда меня слушался.

Мама любила договорить и уйти, так она сейчас и сделала. Я проводил ее взглядом и достал заюзанную пачку «Winston». Потом положил ее обратно в карман, потому что решил, что такие сигареты стоит курить в школе, дабы хоть немного показать то, что я не нищий, и пускай сигареты стреляные, главное, они у меня есть. Я закурил красную Яву. В том возрасте красная Ява хорошо шла в дополнение к бутылке водки. А так слишком уж была крепка. Пару жирных, жадных тяг ударили по легким и мозгам. В атмосферу вырвался дым, густым сгустком как выстрел из древних корабельных пушек. Что я могу сказать о своей матери, покуривая стреляные сигареты во дворе ее дома. Я признаюсь – иногда стыдился ее. Нет, не потому что не любил ее, а потому что всю жизнь больше всех любил себя. Свое положение в молокососном обществе – мне было важно, что подумают люди. И пускай они думают, что я пью вино и веду распутный образ жизни, и еще я плохой сын, вор и драчун. Но если они думают, что моя мать сектантка или бедная – это для меня имело значение. Не знаю, почему моя семья была такой. Наверно нам просто не повезло и даже сейчас, когда я взрослый пишу эти строки, на моих глазах накатываются не слабые слезы.

Моя мать была особенной, я ее считал такой. Я все дрался и боролся за ее непогрешимость и всегда придерживался позиции, что о чужих родителей нельзя говорить плохо. Я все боялся, что ее кто-то обидит, сделает ей больно, оскорбит. А единственный, кто по-настоящему делал ей больно – это я сам. Тот, который причинял ей ежедневную боль с самого рождения до лет, когда я только начал взрослеть, года в двадцать три. И она, несмотря на все мои поступки и происшествия – даже удар в ее лицо по пьяни – продолжала молить Бога за мою грязную душу. Эта глава в начале несомненно посвящается моей матери – той женщине, которая видела меня всякого и не отвернулась.

Что сказать об отце, я не назову его плохим. Он был человеком, который жил так, как считал правильным. В ситуациях, угрожающих моей свободе, он всегда помогал вытащить мою задницу. И у него хорошо получалось, так как он работал ментом. Я очень много раз нарушал закон, и батя тут как тут оказывался рядом, чтобы помочь. И мы неплохо ладили, потому что у нас был один характер на двоих. Он тоже рано потерял отца. И скорее всего, я бы ничего не поменял в своей жизни, если бы мне сказали, что у меня есть шанс прожить ее заново. Потому что все-таки все это нелегкое дерьмо помогло мне начать писать. И родители часто извинялись передо мной, что все так хреново произошло. Но они не знают, что я осознал то, что так все и должно было быть, и я принял свою судьбу. Правда не в том возрасте, о котором повествует эта книга.

Я выдохнул последний дым из легких, пару раз кашлянул. На перекрестке стояла сестра с парнем. Наш дом находился на углу двух улиц. Очень плохое расположение для старого деревянного дома: ветер дул из всех щелей, но хорошо обозревались сразу две улицы. Сестра стояла на перекрестке и болтала о чем-то со своим возлюбленным. Я эту парочку не очень жаловал. Ее паренек по пьяни частенько прикладывал мою сестренку по голове. Да, она не была подарком, кого хочешь взбесит. Но у меня был пунктик – бить можно всех, кроме женщин, пускай они и не правы. Хотя пару раз за жизнь я все же не сдержался от порыва ударить представительниц женского пола. Я к сестре испытывал переменные чувства. Она была для меня то нормальной, то ужасной. А с ее паренем мы позже подружились, он был лет на десять меня старше. И как-то даже набил мне морду, когда я спасал сестру от него, но это было уже не в пределах времени действия книги.