Молодость с нами

испуганно оглядывалась на дверь, когда в длинном коммунальном коридоре слышались шаги.

Почему она себя так вела, можно было понять, лишь поговорив с той самой Марусей красавицей,

которая, по словам бабушки, положила на Леньку дурной глаз.

Черноглазая полнеющая Маруся в самом деле была красавица. Маленькая комнатка ее была вся в

бумажных цветах, в картинках из журналов, в фотографиях артистов, в стеклянных и каменных безделушках.

Говоря о Шурочке, она называла ее не по имени, а так, что Макаров все время вынужден был останавливать:

“Пожалуйста, поспокойней, поделикатней”. Но самое деликатное у Маруси было для Шурочки: “потаскуха”.

Маруся говорила о своем бывшем женихе: “Я его презираю, он ничтожество”. Она старалась говорить это с

видом гордого превосходства. Но Федора Ивановича не так-то легко было обмануть. В самый разгар излияния

ее высоких чувств он вдруг положил ей руку на растрепанную голову и сказал: “Ну, что ты, доченька, ну

успокойся, ну заезжай завтра-послезавтра ко мне домой. Посоветуемся, что-нибудь придумаем, у меня жена

хорошая, дочка есть твоего возраста”. Маруся посмотрела на него черными своими, полными слез глазами,

уткнулась ему в плечо лбом и заплакала.

Коля Осипов стоял у дверей, сбитый с толку, испуганный и, как он потом говорил себе, утративший

принципы. Несколькими минутами раньше получалось так, что хотя и смазливенькая, но отвратительная

морально, разложившаяся торговка пивом и водами в кинотеатре “Север”, вот эта самая Маруська, была

виновницей всех бед молодой Ленькиной семьи. Из каких-то грязных побуждений она запугала Шурочку, она

преследует самого Леньку, а Ленька… правильно его исключили из комсомола. Только надо было исключить не

за то, что не уплатил взносы во-время, а за неустойчивость в быту, за неумение противостоять темным

элементам, за неумение построить прочную советскую семью.

И вот вдруг такое стройное здание повалилось: темный элемент плачет, уткнувшись лбом в плечо

секретаря райкома партии, и тот рукавом плаща вытирает ей слезы.

Когда Маруся немножко успокоилась, Макаров указал на фотографию молодого парня, прикрепленную

над постелью. Лицо у парня было широкоскулое, с добродушной улыбкой, приятное. “Он?” — спросил

Макаров. Маруся утвердительно кивнула головой. “Это надо убрать, доченька, — сказал Макаров. — Отдай ему

обратно и не мучай себя, слышишь?” Маруся снова кивнула.

Самого Леньку удалось увидеть только через несколько дней. Макаров посоветовал Осипову вызвать его

в райком комсомола, и Ленька пришел после смены. Осипов привел его к Макарову. Макаров беседовал с ним, и

перед Колей Осиповым, руководителем комсомольцев района, развертывалась запутанная человеческая история.

Не только Маруся любила Леньку, но и Ленька любил Марусю. У них произошла случайная размолвка. Леньке

не нравилось то, что Маруся торгует пивом, сначала он уговаривал ее переменить профессию, а потом принялся

высмеивать; торговка, спекулянтка, на пене зарабатываешь. Маруся обиделась и, чтобы уязвить Леньку, сделала

вид, что увлеклась каким-то случайно подвернувшимся лейтенантом. Ленька сгоряча взял да и женился на

Шурочке, с которой он учился в школе и которая ему тоже нравилась. А когда он женился, когда дело было

сделано, оба — и он и Маруся — ужаснулись: что же они натворили! Потом — странное дело -Ленька увидел,

что Шурочка ему нравится, пожалуй, не меньше, чем Маруся. Но и чувство к Марусе не проходило. Он видел

Марусю каждый день, Маруся встречала его в дверях квартиры, всегда ухитряясь выбежать раньше Шурочки.

Она смотрела на него с укором, с любовью, с преданностью. Она и в самом деле, бабушка правильно передала

это Макарову, говорила нечто вроде того, что счастья ему не будет, раз он ее обманул, что ее разбитое сердце

ему этого никогда не простит.

А потом, когда Маруся оставалась, наконец, за дверью в коридоре, Леньку встречали укоризной глаза

тихой Шурочки.

Все время он был меж двух огней. Он стал бояться приходить домой. С завода он шел к приятелям, на

гулянки, на вечеринки, сидел в пивных до ночи, лишь бы держаться подальше от жизни, через которую у него

одни несчастья и никакого счастья. “Так что же получается, — сказал Макаров, — ты их обеих любишь?” —

“Ага”, — уныло ответил Ленька. “Нелепая штука. Нельзя, брат, так. Уж тогда давай к Марусе своей

возвращайся, что ли. Не морочь голову Шуре”. — “Нет, товарищ Макаров, не могу. Чего же мне от одной к

другой бегать. У Шуры ребеночек будет”. — “Ну так на чем же порешим?” — “Не знаю”.

Когда он ушел, все такой же унылый, растерянный, в двадцать лет замученный жизнью, Макаров сказал

Осипову: “Вот что, дорогой мой комсомольский вожак! Перед вами задача: помочь этим ребятам наладить

жизнь. Это потруднее, чем организовать какой-нибудь районный слет счастливых молодоженов или еще что-