Молодость с нами

В душе члены бюро райкома комсомола ее не осуждали, они посмотрели ей вслед с явной симпатией.

— Я бы для нее учредил медаль. “За находчивость”, — сказал секретарь комсомольской организации

речного пароходства Игнатьев. — А не то что выговор.

Все засмеялись.

Дальше пошли дела менее интересные и уже отнюдь не привлекательные: один прогулял, другой

заявился в цех пьяный, третий затеял драку. Веселое оживление, вызванное разбором дела Кукушкиной,

прошло, возникало чувство неприязни к разгильдяям, лодырям, хулиганам, которые, как их не учи, как ни

воспитывай, всё гнут в свою сторону.

— Ну, а это вовсе возмутительное дело, — сказал Осипов. — Я сам им занимался. — Он переложил

бумаги на столе и попросил: — Позовите-ка Журавлева.

Вошел тот парень, который в сквере спрашивал у Оли о времени. Вошел, осмотрелся и, как ему ни

предлагали пройти дальше, сел на стул возле самой двери. Его и Олины глаза встретились; Оле показалось при

этом, что он ей подмигнул. В одно мгновение она вспомнила и его пошлый разговор с садовницами, и его

неуклюжее поведение с ней, и самодовольное, самовлюбленное выражение его лица; Оле захотелось подойти и

сказать ему какую-нибудь обидную грубость, такую, от которой бы у него навсегда прошла всякая охота

подмигивать.

— Да, так вот, товарищи, дело в следующем, — говорил Осипов, листая бумаги. — Как вам известно, на

Первомайском заводе одна из наших комсомольских бригад с позором провалилась в социалистическом

соревновании сталеваров. Перед вами конкретный виновник этого провала. Товарищ Журавлев Виктор

Михайлович. Первый подручный известного сталевара Анохина. Из подручных его уже вот-вот сватали на

самостоятельное бригадирство.

Осипов обстоятельно рассказывал рабочую биографию Виктора Журавлева; видно было, что он хорошо

знал и цех, в котором работал Виктор, и самого Виктора, и все обстоятельства его дела. Обстоятельства же были

такие. Желая удивить товарищей лихостью и отвагой, Виктор Журавлев ребром ладони разрубил струю

расплавленной стали в тот момент, когда второй подручный лил сталь из ложки в пробный стаканчик; разрубил,

да и получил сильнейший ожог; так же, как крановщица Кукушкина, надолго вышел из строя. Замены ему в

бригаде не было, бригада работала в ослабленном составе, показатели дала неважные, над ней в цехе смеялись:

вот так образцовая комсомольско-молодежная! Словом, нарушено было все: и техника безопасности, и

дисциплина труда, и товарищеская солидарность, и комсомольская дисциплина; налицо было мальчишеское

ухарство — скверный пример другим.

— Давай рассказывай, — попросили Журавлева.

— Я, конечно, виноват, — сказал он, встав все там же, возле дверей. — Я это понимаю: товарищей

подвел, весь цех. Но виноват я совсем не в том смысле, как вы считаете. А по-другому. Я виноват, что плохо

рассчитал угол удара — получилось нечисто, мало потренировался.

Все загудели, зашумели. Осипов принялся стучать карандашом по графину: “Тише, товарищи, дайте

человеку сказать”. Кира Птичкина попросила: “Товарищ Журавлев, а в чем все-таки ваш фокус заключался,

расскажите, пожалуйста”.

— Это вовсе и не фокус — сказал Журавлев не без обиды. — Это точный расчет и решительность. У нас

в цехе есть один старик, он рассказывал, как раньше делали старые плавильные мастера: сунет руку в

расплавленный металл, вытащит — рука цела, даже холодная. Физический закон. Вокруг руки образуется

воздушная подушка. Я тоже… я целый год рубил рукой расплавленный шлак, полторы тысячи градусов.

Получалось.

Оля была уверена, что она уже где-то слышала эту историю, но где — вспомнить не могла. Она с

интересом смотрела на Журавлева, ее неприязнь к нему сменялась изумлением, недоумением: как можно

решиться рубить расплавленную сталь голой рукой? Перед нею встал сталелитейный цех, полыхающие

пламенем печи, огненные струи в желобах, пышущие жаром ковши, к которым подойти-то страшно, не то что

прикоснуться.

— Вы же сами нас учите, в газетах, в книгах пишете: храбрость, отвага, мужество, — продолжал

Журавлев.

— Так это же смотря где! — перебил его Осипов. — Ты будь храбрым в бою, в каком-нибудь

решительном испытании, а не во вред производству. Что ж ты сравниваешь несравнимое!

— А чего тут несравнимого! — Журавлев не терялся. — А где же тогда учиться храбрости и мужеству, на

чем и как их испытывать? Или только велите о них рассуждать на собраниях и теоретических собеседованиях?

Вот, пусть какой-нибудь ваш лектор по вопросам мужества и отваги придет, да и попробует на практике…

— Глупости ты начинаешь говорить, товарищ Журавлев, — сказал Осипов.

— Может быть. — Журавлев пожал плечами. — Только еще раз говорю: виной своей считаю плохую

подготовку к испытанию, неуклюжесть… поспешил.