Молодость с нами

это, что ли? Вот и пишите сами донесение и подписывайте его сами, вы мой полноправный заместитель.

Действуйте!

Костя написал такое донесение и подписал…

Нет, не только из волнующей романтики состояла пограничная жизнь. В ней было больше трудовых,

нелегких, суровых будней. Она не давала залеживаться, засиживаться, лениться, она все время будоражила

мысль, держала начеку, волновала. И странно, что именно это и тянуло к ней.

— Кто хлебнул нашей жизни, — говорил как-то капитан Изотов, который в пограничных частях

прослужил уже четырнадцать лет, начав рядовым солдатом, — тот навеки пограничник. Вот возьми меня,

товарищ Колосов. Поеду, бывает, в отпуск, на родину, к родителям, и не удержусь — хоть на неделю, хоть на

пять дней, да раньше срока еду на границу. И в отпуске-то ходишь сам не свой. С первой ночи берут тебя думки:

а как-то там сейчас, на заставе, что ребята делают, спокойно ли?

Обязанностей у Кости была уйма. У пограничников не то, что в войсковых частях. У них совсем иной,

непохожий распорядок дня. В войсковых частях все четко, ясно и просто: во столько-то утра подъем, во столько-

то завтрак, потом занятия, обед, отдых, снова занятия, наконец отбой.

У пограничников круглые сутки уходят наряды на границу, круглые сутки они приходят. Странно

выглядит казарма, где среди белого дня спят на койках солдаты, странно выглядит столовая, где в три или

четыре часа ночи обедают несколько пограничников. И вот при таких условиях Костя должен был каждому

пограничнику спланировать его задачу на каждый завтрашний день. Ежедневно вечером эти задачи объявлялись

личному составу или капитаном Изотовым, или самим Костей.

Вначале Костя путался в этих планах, робел, оказываясь перед строем внимательно слушающих солдат и

сержантов, стеснялся того, что он, сам еще мальчишка, должен отдавать приказы людям, многие из которых

гораздо опытнее его в пограничных делах. Но постепенно привык, освоился, перед строем держался уверенно.

Этот процесс привыкания, вхождения в должность облегчался тем, что на заставе, кроме духа беспрекословного

подчинения младших старшему, существовал еще замечательный дух дружеских отношений. Офицеры

состязались с солдатами в работе на спортивных снарядах, ходили вместе с ними на рыбную ловлю, сидели на

скамейках вечером в цветнике, разбитом посреди двора, и беседовали о семейных делах, о прочитанных книгах,

рассказывали разные случаи из жизни: кто что знал. Дружно пели. Когда Костя раздумывал о своей заставе, она

не умещалась в слово “подразделение”, она была для него значительно шире и воспринималась как большая

семья, спаянная одной общей задачей. Об этой задаче, во имя которой на заставе в лесу со всех концов страны

были собраны советские люди, ни на минуту не давали забыть пирамида в казарме с винтовками и автоматами,

участок земли на дворе, обнесенный заборчиком и с табличкой на заборчике: “Место для заряжания и

разряжания оружия”, и пистолеты на поясах у офицеров.

Дни шли, Костя все меньше и меньше совершал ошибок и промахов. Он уже не только сам знал, что на

границу одному выходить нельзя, что палить в лемехи и в ворон — это такой же стыд, как по тревоге выбежать

в строй, забыв надеть брюки, что шуметь, болтать, курить ночью на границе — это непростительное

мальчишество; помимо того, что это грубые нарушения пограничной службы, это еще и то, что в иной

обстановке называют дурными манерами, неумением вести себя в приличном обществе. По этим дурным

манерам узнают зеленого, начинающего, еще не обтесанного пограничника. Все это Костя уже знал, и сам уже

мог учить этому молодых солдат.

Однажды, обходя участок, он увидел совершенно нетерпимую для границы картину. Повар Сомов,

который тоже, как и любой человек из личного состава пограничного подразделения, каждую неделю несколько

раз выходил на границу, пригрелся на солнышке, привалясь спиной к валуну; он, видимо, размечтался и не

услышал Костиных шагов. На валуне лежали сапоги и сушились портянки другого солдата. Костя знал, что

Сомов ушел в наряд с молодым пареньком Кондрашевым. Оглядевшись, Костя увидел и Кондрашева, — тот

сидел меж кочек в болоте, голова у него была накрыта носовым платком, а в фуражку он что-то собирал. Костя

подозвал его, фуражка была полна клюквы.

От Костиного оклика вскочил и Сомов. Оба они — и Кондрашев и Сомов — стояли перед своим

начальником испуганные, удрученные, готовые на все, лишь бы было не так, а по-другому, как полагается.

Костя видел это. Он вспомнил, как во всех случаях его собственных промахов с ним разговаривали его

начальники — и подполковник Сагайдачный и капитан Изотов.

— Эх, Сомов! — сказал он. — Вам бы на печи сидеть с молодухой да мечтам предаваться. Чудесное

занятие для пограничника!

— Виноват, товарищ лейтенант! На природу загляделся, родные места вспомнил.