Молодость с нами

разложили перед ним, рассказали о разговоре с Лосевым и Калинкиным. Мелентьев посмотрел в бумаги ясными

голубыми глазами, сказал:

— Во-первых, почему мы должны верить представителям завода и не верить своему ведущему

работнику?

— Так ведь вот документы… — сказал Бакланов.

— Во-вторых, — не обратив внимания на его слова, продолжал Мелентьев, — даже если товарищ

Шувалова и опиралась как-то на опыт завода, не вижу в этом ничего предосудительного.

— Она его выдала за свой, — снова вставил Бакланов.

— В-третьих, — продолжал Мелентьев невозмутимо, — если и случился такой грех: выдала за свой, —

то можем ли мы допустить, чтобы кто-то из-за случайной ошибки шельмовал ведущую ученую. Это будет на

руку нашим врагам, дорогие товарищи. Это будет свидетельствовать о нашей политической незрелости.

— Вы меня извините, товарищ Мелентьев, но это же совершеннейшая чепуха! — перебил его Павел

Петрович. — Наша критика и самокритика, умение видеть и признавать ошибки никогда не были на руку

врагам, поскольку они нас не ослабляют, а укрепляют. На руку врагам — замазывание наших недостатков,

делание вида, что их нет. Вот это действительно на руку врагу, поскольку это нас ослабляет, мешает нам расти и

крепнуть.

— Критика критике рознь. Одного надо критиковать, а другой и сам понимает свои ошибки, — заговорил

Мелентьев. — Я был бы не против, так сказать, по-дружески, по-отечески поговорить с товарищем Шуваловой,

если она действительно виновата. Но так, чтобы никуда это не выносить, ни на какое широкое суждение. Вот

так, между собой… Но ведь шила в мешке не утаишь, пойдет болтовня по округе. Мы с вами в этом не

заинтересованы. Ведь как могут сказать о нас, когда это дойдет до верхов — до горкома, до обкома? Не

обеспечили, скажут, воспитательную работу в коллективе, не сплотили коллектив. Выйдет, что мы сами по себе

же и ударим.

— Не согласен я с этой политикой! — твердо сказал Павел Петрович. — Мы создадим комиссию, она

расследует обстоятельства дела, и тот, кто виноват, тот и будет отвечать. Независимо от прежних заслуг и от

рангов.

— Совершенно правильно! — решительно поддержал его Бакланов. — Заниматься мелким

маневрированием нам не к лицу.

Мелентьев ушел, сказав, что он совершенно не согласен с новым руководством, которое берет курс не на

консолидацию сил в институте, а путем наскоков на отдельных работников, путем их дискредитации по

мелочам разобщает, дробит эти силы.

Павел Петрович и Бакланов долго еще совещались, как, где, когда и кто из них должен будет

разговаривать с Шуваловой. Решили, что все-таки побеседовать с ней должен сам директор, Павел Петрович, и

лучше всего с глазу на глаз, без свидетелей.

Весь этот вечер Павел Петрович чувствовал себя скверно. Документы, привезенные Лосевым и

Калинкиным, не вызывали никакого сомнения, с убийственной документальной ясностью они

свидетельствовали о том, что Серафима Антоновна да, действительно из каких-то побуждений выдала чужой

труд за свой и что разговор с ней надо вести отнюдь не о том, правда это или неправда, а только о побуждениях,

толкнувших ее на такой путь. Как он, Павел Петрович, будет вести этот тягостный разговор? Серафима

Антоновна — его первый наставник в науке. Серафима Антоновна — человек, искренне ему сочувствующий в

личной его беде, человек, предложивший дружбу, чуткий, деликатный. Вправе ли он, Павел Петрович, укорять и

уличать ее в чем-либо? Что дает ему такое право?

Когда Павел Петрович задал себе этот вопрос: что дает ему такое право, — стало несколько легче. Он

подумал о состоянии тех людей, заводских инженеров, у которых похитили результаты их большого труда, и

когда назавтра к нему в кабинет вошла Серафима Антоновна, он, помня о людях, с которыми так несправедливо

поступила она, принял ее без обычной улыбки, очень официально. Попросил сесть в кресло.

Серафима Антоновна выслушала его довольно спокойно, не меняясь в лице, только мелко дрожали ее

пальцы, которые не давали покоя медальону на груди.

— Чего же вы от меня хотите, Павел Петрович? — растягивая слова, спросила она, когда Павел Петрович

умолк.

— Я хочу знать ваше мнение, Серафима Антоновна, о том, что произошло. Я хочу вашего совета, как же

быть дальше.

— Как быть дальше, я не знаю, Павел Петрович. Это ваше дело, как вам быть дальше. А что касается

моего мнения о претензиях заводских товарищей, то ведь их претензии — это обычные претензии

производственников. Производственникам всегда кажется, что только они делают нечто важное и необходимое,

а люди науки паразитируют на их труде.

— Но в данном случае, вы же сами этого не отрицаете, новый способ разливки нашли именно

производственники.

— Они набрели на него вслепую. Это был, так сказать, чисто эмпирический путь. В таком виде он