Молодость с нами

Костя не спеша шел по дозорной лыжне. Шагах в пятнадцати за ним, с автоматом на груди, следовал ефрейтор Козлов. Лыжи скользили мягко и неслышно. Вокруг — на склонах распадков, на огромных вросших в землю гранитных валунах, на ветвях елей и сосен — толсто и пухло лежал неправдоподобно белый, никем и нигде не тронутый снег. Ни один след — ни лыжный, ни пеший, ни человечий, ни звериный — не должен пересекать дозорную тропу. А когда он пересек — так случилось вчера возле рухнувшей от старости березы, — то немедленно была поднята тревога на заставе и по следу отправился наряд пограничников с собакой.

Это был лосиный след. Люди, которые его обнаружили, ясно видели, что в снег вдавливались копыта большого зверя, а не подошвы человеческих сапог. И все-таки они сообщили о найденном следе начальнику заставы.

На границе нет ничего незначительного и не заслуживающего внимания, на границе ничто не принимается на веру, никто здесь не доверяет своему первому чувству. На границе все должно быть тщательно проверено и изучено.

На этот раз границу перешел зверь. Так в течение зимы случалось много раз. Но ведь могло случиться и по-другому; могло случиться, что, надев на ноги звериные копыта, через пограничную полосу крался бы и человек с кольтом в кармане, с запасом патронов к нему, с ядовитыми ампулами в тайниках одежды, с адресами явок и инструкциями для резидентов, заученными наизусть.

Костя Колосов, лейтенант пограничных войск, служит на границе совсем недавно, с осени. За четыре с лишним месяца еще не было случая, чтобы границу на их участке перешел человек. Но у Кости уже родилось и с каждым днем крепло то чувство, которое комендант участка подполковник Сагайдачный называет чувством границы, когда ты в любую минуту суток, даже во сне, ждешь, что вот на границе появится чужой, и тогда ты во что бы то ни стало, любой ценой, вплоть до цены своей жизни, должен его задержать.

Солнце, отражаясь от снега, слепит. В затишье оно начинает припекать и на стволах сосен, возле комлей, на валунах с южной стороны снег набухает, плавится, из-под него лезут седые жесткие мхи. Иной раз негромко ухнет в лесу, и там, где ухнуло, взметнется светлое искристое облачко. Вглядывайся в том направлении, напрягай слух. Кто ж его знает, отчего с еловых лап сполз и рухнул вниз тяжелый снежный пласт — то ли солнце его подточило, то ли по иной какой причине, не промахнись тут, пограничник!

Взойдя на пологий холм, Костя остановился. Остановился и Козлов. Линия редко расставленных полосатых столбов бежала с пригорка вниз к длинному узкому озеру; за озером снова виднелись столбы, подымающиеся на следующий холм, и там уже был участок другой пограничной заставы.

На западной оконечности озера тесно стояло большое селение, над ним возвышалась островерхая кирка. Костя слышал брякающий и печальный звон ее колоколов. Этот звон напомнил Косте первый день его выхода на границу…

Когда подполковник Сагайдачный в тряской двуколке привез Костю на заставу и представил его начальнику заставы капитану Изотову, стояла глубокая осень, начинался ноябрь, и дожди нещадно поливали и так пресытившуюся влагой землю. В природе шло как по расписанию: дождь начинался в полдень, сила его к ночи нарастала, ночью он буйствовал уже вовсю и утихал только к рассвету; на рассвете небо очищалось, холодно голубело, чтобы к полудню снова окутаться тучами и ударить дождем.

Не помогали ни высокие сапоги, ни плащи, ни капюшоны — люди с границы возвращались до нитки мокрые; днем и ночью трещали еловые дрова в сушилке, днем и ночью сушились на ней шинели, портянки, гимнастерки, фуражки. Повар круглые сутки держал в котлах горячую пищу и огненный, крутой кипяток для чая. «Пограничная погодка!» — говорили солдаты вечерами, вглядываясь в черные окна, за которыми под плотными тучами и в яростном дожде было так темно, что даже на дворе можно было столкнуться лбами, не говоря уж о лесных тропах. На границе было напряженно, усиливались дозоры и удваивались секреты.