Молодость с нами

Многих выбил так из общественного седла и на долгие годы травмировал Мукосеев; причем он не был грубым, вульгарным клеветником, он не выдумывал факты, он, как правило, находил их в анкетах. У одного из сотрудников он взял, например, да и сличил две анкеты: одну семнадцатилетней давности, вторую только что заполненную, и нашел, что в первой анкете этот сотрудник указывал один год окончания средней школы, во второй анкете — другой год. Как бедняга ни старался объяснить это слабостью памяти, давностью окончания школы, не помогло. Мукосеев добился того, что ему дали выговор за путаницу в документах. Мукосеев не пропускал случая проявить свою бдительность, — так он укреплял себя в институте и, следовательно, возле науки. Других средств для этого он не имел. У него не было ни таланта, ни даже способностей к научной работе. Была хватка, мертвая бульдожья хватка. Он и хватал. Когда же его самого кто-нибудь из особо отчаянных пытался прижать к стенке, он шел в обком партии, проникал к секретарю, и непременно к первому. Бил там себя в грудь кулаком, хрипел, кликушествовал, изображал инвалида гражданской войны: за что боролись? Раскладывал документы, подтверждавшие его правоту. Секретари обкома, занятые значительно более серьезными делами, поручали кому-нибудь разобраться в деле товарища Мукосеева, товарищ Мукосеев старательно это дело запутывал, дело повисало в воздухе, и товарищ Мукосеев выходил из воды сухим.

Нет, никакие хитроумные ходы Мукосеева теперь не могли запугать Павла Петровича, тем более что Павел Петрович, в отличие от некоторых других, никакого страха перед этим человеком с предательством в глазах не испытывал.

— Так вот, нельзя нам быть врозь, — говорил свое Мукосеев. — Мы должны держаться один за одного.

— За правду мы должны держаться, за линию партии, — сказал Павел Петрович. — Ну, мне некогда, я пойду. — Он встал.

Мукосеев поймал его за рукав и снова посадил возле себя.

— Я слышал, — заговорил он, — Бакланов против меня затевает что-то. Но я не из слабеньких, товарищ директор. Учти это.

— Я не знаю, что вы там слышали, — сказал Павел Петрович. — О вас особых разговоров не было. Просто мы будем более строго требовать отчета от всех сотрудников. В том числе и от вас. Вы, например, два года не отчитывались. Удивляюсь, как вам это удается?

— Кто там так сочиняет? Ты мне их, этих клеветников, назови, я им глотку перерву!

Одутловатое лицо Мукосеева стало медленно наливаться кровью, даже белки глаз покраснели, он набычился, и Павел Петрович подумал, что для некоторых этот тип и в самом деле страшен. Он засмеялся:

— В таком случае нет уж, не назову! Зачем же их подвергать опасности?

Павел Петрович снова встал. Поднялся и Мукосеев.

— Не хочешь быть со мной? — сказал он предостерегающе. — Смотри, директор! Пожалеешь.

Павел Петрович, не ответив, пошагал по дорожке к главному зданию. Его смешили эти детские угрозы. Через минуту он уже забыл о них, его больше смущало то, что критику в адрес Серафимы Антоновны Мукосеев назвал кампанией против нее. Если и другие воспримут это как некую кампанию, будет очень неприятно. И так-то уже беда: Серафима Антоновна обиделась, заявила, что будет кусаться, что Павел Петрович теряет в ней друга, что если травля ее не будет прекращена, разговор пойдет уже не о дружбе, а об открытой войне. Удивительно, как остро воспринимается и как криво истолковывается в ученой среде критика. На заводе было проще, значительно проще. Почему бы это? Возможно, потому, что в науке, так же как в литературе и искусстве, есть люди неправильно понимающие значение критики. Если на заводе критикуют рабочего, инженера, мастера, то все понимают, что делается это для того, чтобы рабочий, инженер, мастер улучшил свою работу, и никакие иные соображения за этой критикой не скрываются. В науке же, в искусстве, в литературе часто бывает и по-другому. «Ах, вот как! — рассуждают иные директора институтов, издатели, работники управлений по делам искусств. — Такого-то критикуют? Надо, следовательно, от него избавиться, его не печатать, пьес его не ставить и вообще гнать его подальше». Критика на производстве идет на пользу работнику, под воздействием критики он работает лучше, больше зарабатывает, и так укрепляется его благополучие. В науке и искусстве некоторые деляги повернули дело так, что критика ухудшает благосостояние человека, и поэтому человек боится ее и так болезненно на нее реагирует. Не боится ли Серафима Антоновна, что критика подорвет ее общественное и материальное благополучие? Если это так, то какая же это глупость! Какие силы смогут подорвать благополучие известной, признанной ученой? Ей-то о чем беспокоиться, ей, знаменитой Шуваловой! Ну ошиблась, недостаточно продумала свои действия. Ошибку можно в дальнейшем не повторять.