Молодость века

Тот, кто жил в годы гражданской войны, когда, случалось, комиссар получал пулю от своего командира (как было с Виллером и другими) или вынужден был сам его застрелить за измену, помнит, что значили тогда настоящая дружба и вера в человека. Мне казалось, что я с Фоминым никогда не расставался.

Мы сели в машину. Рядом с шофером я увидел второго матроса, увешанного оружием, и невольно усмехнулся.

— Ты не усмехайся, — сказал Фомин, — это не город, а змеиное гнездо…

— Почему же?

— Во-первых, контрреволюция не успела выехать, почти вся осталась. Во-вторых, бандитизм полный. Мишка-япончик сидит на Молдаванке, имеет телефонную связь и агентуру. У него не менее чем полтысячи бандитов. В-третьих, сам комендант — вор и мошенник…

— То есть как это? Наш советский комендант?

— А чей же, ясно, что наш…

— Что же ты его не берешь?

— Сразу всех не возьмешь… Ты ко мне или в гостиницу?

— В гостиницу…

— А не лучше ли ко мне?

— Нет, мне надо осмотреться… Как говорится, со стороны виднее… А где Григорьев?

— Три дня пьянствовал на вокзале. Бандиты его все перебили, запакостили. А потом ушел в Александрию. Сегодня туда уходят его последние части…

— Почему?

— А кто знает! Наверху виднее…

— Но ведь его войска должны наступать на Румынию?

— Что ты меня спрашиваешь, я не главнокомандующий, он передо мной не отчитывается…

Одетые в зеленый наряд одесские улицы были залиты вечерними огнями. Из бесчисленных ресторанов, кабаре, кафе доносилась музыка. Несмотря на поздний час, магазины торговали. На всех углах продавали цветы. Тротуары заполняла южная, шумная толпа. Мы подъехали к Лондонской гостинице.

— Подожди минутку, — сказал я Фомину. — Я только возьму номер и сейчас же выйду…

— Иди, иди, — сказал он усмехаясь.

Я прошел в подъезд, перед которым стояло несколько хорошо одетых бездельников, занятых болтовней, и направился к портье.

Он был похож на грека. За конторкой я увидел черные, как маслины, глаза, нос удивительной формы, усы, кончики которых свисали вниз, и огромный живот, стянутый пикейным жилетом под люстриновым черным пиджаком.

— Сто вам угодно?

— Мне нужен номер…

— Все занято, ницего нет…

И он ткнул толстым пальцем в доску с фамилиями жильцов.

Я подошел к доске и ахнул, читая одну за другой надписи: № 1 — первой гильдии купец С. Я. Рубинштейн; № 2 — присяжный поверенный С. Н. Трегубов; № 3 — генерал-майор М. Н. Васильев…

— Как, и генерал здесь живет?

— Зивет…

— Так не будет номера?

— Нет!

Я вернулся к Фомину.

— Это же черт знает что! Там какие-то купцы и генералы номера занимают…

— Ну и что же… А куда их денешь?

— Ты не знаешь, куда?

— Не сразу. Сначала надо снять сливки, а потом пить молоко. Всех в один день не возьмешь…

Он обернулся к матросу.

— Пошли!

Втроем мы вернулись в гостиницу. Фомин покосился серыми глазами на грека.

— Ко мне!

Грек стал из темного матовым и мелкими шажками подбежал к нам. У него оказались маленькие короткие ножки в полосатых брюках и лаковых туфлях. Фомин подошел к доске и ткнул пальцем в № 1.

— Он первой гильдии купец?

— Первой. Все снают, сто первой…

— Так. Соединить с генералом.

— Как соединить?

— Возьмешь генерала и переведешь в комнату к купцу. Пускай живут пока вместе…

Грек от изумления застыл.

— Оба вместе?

— Ясно, что оба.

Фомин повернулся к матросу.

— Осуществи!..

— Поехали! — сказал матрос греку и легонько подтолкнул его ниже талии.

Грек с необычайной легкостью понесся вперед. Матрос зашагал за ним по коридору…

— Выйдем на свежий воздух, — сказал Фомин, — не могу я на эти рожи смотреть…

Мы вышли на бульвар. Прямо перед гостиницей полукружием высился ресторан над морем. Оттуда доносились пьяные голоса…

— Гуляют… — Фомин закурил папиросу. — Пускай последние дни погуляют, скоро перестанут…

На рейде видимые невооруженным глазом стояли корабли, сияя на фоне темного южного неба бесчисленными огнями. Их были сотни — крейсера и миноносцы, пароходы, парусные суда, баржи… Французские, английские, греческие — флаги всех цветов слегка колыхались на ветру.

— Эскадра интервентов не уходит?

— И не собирается! Да и того мало. Они захватили четыреста двенадцать наших крупных судов, не говоря уже о малых. Увезли все, что успели, захватили добровольцев, виднейших деятелей контрреволюции и капиталистов. Только все это было в спешке — многие не попали на суда.

— Ну, а сейчас корабли для чего стоят?

— Во-первых, чтобы помешать подвозу продовольствия, нефти и угля в город. Во-вторых, они требуют, чтобы им, разрешили взять еще несколько сот человек по списку, якобы иностранноподданных, не успевших эвакуироваться. Просмотрел я этот список. Ивановы да Петровы оказались иностранноподданными. Кстати, снял копию. Смотрю, многих пропустил. Теперь подбираю понемножку. Кроме того, французское командование заявляет, будто здесь суда стоят для того, чтобы предупредить кровавый террор и резню в городе…

— Что же, с ними ведут переговоры?

— Да, из исполкома ездили Фельдман и другие. Между прочим, удается подбрасывать литературу французским морякам. Вот стоит большой крейсер «Жюстис». Там матросы все за большевиков. Они в Николаеве тюрьму открыли и отказались выступать против нас…