Молодые

– А я не обидчивый! – тут же осклабился Петя. – По мне, хоть горшком назови, только в печку не ставь! А ну сымай, внучка, рюкзак, а то с рюкзаком унесу! Да не боись, не стырю! – Девушка сняла рюкзак, Петя для убедительности подержал его на согнутой в локте руке. – Видите? Бицепсы! Потрогайте! Не бойтесь, потрогайте! Двадцать четыре кэгэ легко жму! Потрогайте! Ну, не хотите как хотите. Покеда! – И, закинув на плечо рюкзак, подхватив чемодан, двинул. – «Я-а приду-у и тебе-э о-обойму-у…»

– Иди, Варюш, – донеслось до его слуха, – разве что балабол, а так вроде неплохой парнишка.

– Не-э, – тут же согласился Петя. – Я хороший!

И балаболил аж до аэропорта. Бывает с ним такое: то чешет без умолку, а то слова не вытянешь. Когда же узнал, что Варя летит в ту самую тайгу, куда он прибыл золото мыть, и что отец её – заведующий метеостанцией, «в первый раз в жизни», как тут же и объявил, готов был влюбиться, «чтобы уж раз и навсегда, раз и навсегда…» Вероятно, оттого ещё он балаболил, что из него не окончательно выветрился ночной хмель. Когда же выяснилось, что Варе всего шестнадцать, ни капельки не расстроился.

– Это ничего. Пока ты растёшь, я отдохну, а там и поженимся. Договорились? Нет, ты скажи, договорились? Договорились?

– Да договорились, договорились, – чтобы только отвязался, ответила Варя.

И тогда Петя, как в одном интересном кино про басмачей, заключил:

– Э-это то-очно! Проводив будущую невесту до аэропорта, Петя справился, когда вернётся, и, узнав, что через две недели, зачем-то ей было надо, выдал, как научили в школе:

– Зэр гут!

– А чему вы больно радуетесь? Через два дня я улечу опять, и уже на всё лето. И потом, мы с вами, кажется, ни о чём не договаривались.

– Как это? А жениться?

– Ну… это через два года ещё.

– Между прочим, по согласию родителей расписывают и в семнадцать.

– Да? А я не хочу, может!

– Из вредности?

– Да хотя бы!

– А по виду не скажешь, хотя имя и варварское, конечно, – Вар-р-рвар-ра! И не выговоришь даже. По батеньке-то как?

– Ну Николаевна, допустим, а вам зачем?

– А фамилия?

– Ну Иларьева, хотя бы, а что?

– Письмецо при случае накатать. Можно?

Варя состроила удивлённые глазки.

– А вы ещё и писать умеете? А я думала, только танцевать.

– Ой, ой, можно подумать… Да я ещё такое письмецо накатаю – закачаешься! Между прочим, у меня железная пятёрка по литературе была, единственная, кстати, из всех предметов!

– А остальные что, двойки?

– Я что, похож на двоечника?

– Не знаю, не знаю…

И, спохватившись («ой, извините!»), заспешила к самолёту.

А Петя Симонов, отныне самый счастливый человек на свете, потащился на базу, и на другой день развил такую бурную деятельность по её благоустройству, что даже в тайгу, о чём только и мечтал, не попал. Вместо него туда отправили Герку Левко, с которым они и познакомиться толком не успели, а всё потому, что с самого утра Герка уезжал на бортовом газике (ГАЗ-51) по снабженческим делам, приезжал поздно вечером и сразу исчезал на всю ночь. Появлялся под утро с масляными, как у кота, глазами и складкой, вместо улыбки, на холёном, тщательно выбритом лице. При его появлении в Петиной голове начинали бегать тараканы, загаживая все его идиллические представления о счастье. И когда «кот этот» (из московских таксистов, кстати) исчез, Петя облегчённо вздохнул, как если бы в духоту наконец распахнули форточку. И всё же после Геркиного исчезновения Петя от одиночества совсем было загоревал, но – как тут не уверовать в бабушкино «провиденьё»? – ровно через две недели на участке забарахлила рация, и председатель сказал: «Лети».

2

Первое впечатление с высоты полёта было не как о тайге, которую Петя видел в кино. Скорее она походила на редкую посадку моркови, и разве что сопки да зависшая над горизонтом снежная шапка, как справился у летунов, пика Поднебесного скрадывали чувство полнейшего разочарования. Ну и где они, эти лесные завалы, перекаты, водопады, нехоженые тропы, с обилием диких зверей и птиц? Неужто эта вьющаяся под крылом дрожавшего всем корпусом самолёта свинцовая лента и есть та самая Бирюса, которая «шумит, поёт на голоса», а редкие, пустые и однообразные леса и сопки – та самая «тревожная таёжная краса», которую рисовало его воображение?

Петя был разочарован и, чтобы убить время, с полчаса изучал внутренности самолёта, хотя и тут ничего особенного – фюзеляж, иллюминаторы, откидные сиденья, пристежные ремни. Разве что при взгляде через открытую дверь кабины пилотов на штурвал, щиток приборов с множеством датчиков, выключателей и особенно лобовое стекло пахнуло киношной войной.

Однако стоило самолёту войти в ущелье, как тотчас выросла, чудесно преобразившись, тайга. Стремительно пролетев над промывочным полигоном, крышами старательского посёлка, самолёт завалился направо и, стремительно падая, приземлился.

Спрыгнув на землю, Петя с восхищением огляделся вокруг – всё казалось величественно первозданным. Кедры, сопки, скалы. Воздух был свеж. А бежавший вдоль взлётной полосы ручей какая-то исполинская сила умудрилась беспорядочно закидать огромными валунами.