Молодые

Подошёл Федя-портач, пятидесятилетний тучный небритый мужик, и попросил помочь выгрузить из самолёта бочки с соляркой. Когда на их место загрузили пустые, самолёт улетел. Из подошедшего армейского вездехода (ГАЗ-66) пришлось выгружать пустые и загружать полные, и только после этого отправились в Покровское, в котором, судя по письмам брата, когда-то жили заключённые, а теперь старатели.

Старательский посёлок находился в полутора километрах от аэропорта и располагался на пологом склоне южной сопки. Выше всех, на отшибе, стоял дом ЗПК (золото-приёмной кассы), хотя никакой такой кассы там вовсе не было, а просто в отдельной комнатушке, с железными дверной и оконной решётками, «отдували», взвешивали и хранили в сейфе намытое золото. Там же находилась рация, налаживать которую Петя прилетел (радиоделу выучился по журналам «Радио» и «Моделист-конструктор»). На поляне перед ЗПК стояла железная печурка для отжига и отделения от ртути амальгамированного золота. Бараки располагались по обе стороны накатанной дороги. Окна с нагорной стороны вросли в землю. Внизу весело играла на ярком солнце рыбьей чешуёй Бирюса.

Полигон, где добывали золото, находился в семи километрах ниже посёлка. Петя уехал туда с обедом и, раздираемый любопытством, остался до вечера. Ходя по золотоносной земле, он внимательно приглядывался к изумрудным жилам – не блеснёт ли? Наивное, как узнал позже, любопытство: два-три грамма на куб считалось содержанием приличным, а было время, сказывал Лёня, грамм – на лоток, а земли в нём, что в совковой лопате.

Весь день светило солнце, ничего не предвещало беды, а к вечеру заволокло небо. Налетевший порывистый ветер прогнал вдоль посёлка облако пыли. Сверкнуло, раскатисто прогремев в отдалении раз, другой. Неожиданно стемнело. И с шумом, плотной непроницаемой стеной налетел дождь. И уже, ни на минуту не переставая, сверкало, гремело и лило как из ведра.

И весь вечер развалившийся на кровати в трико и рубашке нараспашку пожилой беззубый мониторщик без передыху вёл речи то о своих любовных похождениях, то о ручной промывке, практиковавшейся при Сталине и несколько лет после. Судя по его словам, в те времена в свободное от работы время можно было пробежаться с лотком по бортам отмытого полигона, добытое сдать за боны и в спецларьке набрать «жратвы и утешения».

– Ни тебе председателя, ни бухгалтера, ни маркшейдера, ни начальника участка, ни завбазой, с кучей прихлебателей, – намек в Петину сторону. – И ни от кого не зависим. Сдал – получил, и гуляй, Вася, жуй опилки, я начальник лесопилки! А то пол-артели начальства и шестерок, не сеют, не жнут, а за стаканом руку тянут.

Камни сыпались в Петин огород один за другим. И это понятно: с «материка», как называли старатели место вне тайги, он прибыл не по зимнику и даже не в начале промывочного сезона, как большинство, а прилетел «на фанере» (Ан-2) в середине сезона, а до этого, оказывается, всего лишь «ошивался на базе».

И что можно было на это сказать? Что его удерживал председатель, как единственного непьющего и, само собой, радиста, водителя, кочегара и прочую рабсилу, необходимую для поддержания в надлежащем виде базы? Что ему самому до скрежета зубовного надоело однообразие той жизни? Тяжелые двухсотлитровые железные бочки, например, которые приходилось каждый день заполнять с бензовоза соляркой, плотно, с паклей, чтобы не текли, закручивать пробки. Для проверки приходилось ронять их набок и подымать порою по нескольку раз, пока не убедишься, что сухо, иначе в аэропорту не примут. Готовить обед, мыть посуду, принимать радиосводку с обоих участков (второй был на Жайме), вести журнал учета добычи золота, ездить на грузовике за продуктами на продовольственную базу, в Алзамай за тракторными запчастями, отвозить поездами ежемесячный бухгалтерский отчёт в Красноярский комбинат, следить за пьяницей-бухгалтером, чтобы не напился, а для этого надо было быть неумолимым, как смерть, встречать с ночных поездов постоянно уезжавшего по делам председателя, слушаться его, как наказывала при прощании мать, то бишь не пить, не грубить, держать язык за зубами, быть себе на уме, лица не терять и родню свою не позорить – скучища невыносимая!