Молодые годы короля Генриха IV

– Фоссеза! – воскликнула бедняжка Марго и взволнованно обняла ее – теперь это была уже не ученая дама, не принцесса, а просто беспомощная женщина. – Фоссеза, это и смешно и все-таки ужасно: они хотят заточить моего брата, короля Франции, в монастырь, потому что его брак остается бездетным. Но он и сам уже надел монашеские одежды, поснимал перья и банты, прогнал своих любимцев и отправился с королевой в паломничество, чтобы она зачала и подарила ему наследника. У него потом все ноги были в волдырях, и все-таки королева осталась бесплодной. Ну как тут не смеяться? Ведь в самом деле смешно, уж кажется, чего проще – сделать женщине ребенка? Но и он и она становятся прямо посмешищем всего двора, который разбирает во всех подробностях телосложение королевы. А короля даже зевота берет от напрасных усилий стать отцом, и все зевают вместе с ним. Да, веселый двор, нечего сказать, ха-ха!

Делая неудачные попытки расхохотаться, она скользнула руками по телу Фоссезы; и тут Марго благодаря случайности определила на ощупь то, что она могла бы обнаружить и раньше, если бы захотела знать об этом. «У другой, у чужой женщины будет ребенок от Генриха. А у меня – нет; родить ребенка – проще простого, а я не смогла. И не над королем Франции и его королевой – я издеваюсь над собственной участью». Она шарила руками по чужому телу до тех пор, пока девушка не рассердилась.

– Что вы делаете, мадам? – зашипела Фоссеза. – Вот я пожалуюсь королю, что вы меня щупаете!

– Не сердись, дочка, разве я могу повредить его ребенку!

– Как, мадам?! Вы еще оскорбляете меня!

Эта некогда столь кроткая девица чуть не задохнулась от гнева, даже шея посинела.

– Если бы он не уехал, он сейчас же подтвердил бы вам, что вы зря подозреваете меня. Я всех уличу во лжи, мадам. Я вам стала неугодна, мадам, и вы хотите меня погубить, – продолжала кричать Фоссеза, переводя дух.

А Марго сказала еще тише:

– Не нужно, чтобы все нас слышали. Почему ты не хочешь довериться мне, дочка? Ведь я как мать отношусь к тебе. Мы можем вместе уехать, я сама тебе помогу и поддержу тебя.

– Мадам, вы прикажете меня убить. То, что вы вообразили, неправда.

– Да ты выслушай меня. Мы уедем под предлогом чумы, она действительно появилась поблизости отсюда, в одном доме, который принадлежит королю.

– Король! – взвизгнула разъяренная женщина, услышав стук копыт, бросилась вон из комнаты, споткнулась и чуть не упала. Марго подхватила ее – ради ребенка. Но вскоре вошел сам король и очень разгневался на бедную Марго. И хотя она подробно ему объяснила все происшедшее, он не поверил ей. А поверил этой глупой маленькой лгунье. И тут Марго впервые ясно поняла, что счастью ее пришел конец. Исчезла уверенность в себе, та гордая уверенность, которая не изменяла ей ни разу, пока она жила при наваррском дворе. Вместе с надеждой на спокойное будущее утратила она вскоре и выдержку и дала волю своей натуре, как делала это когда-то в замке Лувр.

Через некоторое время прибыл для переговоров ее брат д’Анжу, прежде д’Алансон, и с ним красавец обер-шталмейстер. Едва Марго на него взглянула, как этот господин очаровал ее и стал властителем ее дум. Перед братом она не притворялась. Будь она мужчиной и столь же некрасивым, как он, она стала бы примерно таким же перевертышем и жгла бы жизнь сразу с обоих концов, а не по частям.

– Шамваллон – самый красивый мужчина со времен античности, – уверяла Марго.

– А ты отруби ему голову, – предложил брат. – Забальзамируй ее, укрась драгоценными камнями и вози с собой по городам и весям: это самое надежное, как тебе известно из опыта, милая сестра.

– Он один – солнце моей души! Мое сокровище, мое божество! Мой Нарцисс!

– Я передам ему каждое твое слово, – обещал брат и выполнил это с удовольствием. – А твоему рогоносцу Наварре – наука. Он опозорил меня перед англичанкой, а ведь она каждое утро собственноручно приносила мне шоколад. Называла меня своим итальянчиком и все щупала, нет ли у меня скрытого горба. Ха-ха!

Смех был у него такой же, как и у его красавицы-сестры, грудной и певучий, как низкие звуки скрипки. Увы, в этих прекрасных звуках было что-то жуткое, ибо исходили они из хилого тела.