Молодые и красивые. Мода двадцатых годов

В 1910-е она выглядела изящно и женственно в бретонской тельняшке и матросских брюках, в двадцатые в таких позировали грациозные аристократки на золотистых пляжах Ривьеры и Лидо. В 1917-м она одной из первых в Париже сделала «боб» – до неприличия укоротила волосы. И вот в 1924 году французский Vogue признал: «Мадемуазель Шанель, первой начавшая моду на “боб”, еще несколько лет назад объявила, что так будут стричься женщины в будущем. Что ж, современные события подтверждают правоту ее предсказания»[5]. В 1924-м «бобы» и волнистые «шинглы» носили не десятки – тысячи модниц Франции. И с годами их количество росло, и аккуратно остриженные атласные локоны сокращались до колкой итонской щетины на затылках. Шанель не придумала стиль garçonne, она его красиво представила.

В 1921-м модельер создала корсет из популярного каучука и шелка, который мягко облегал грудь и бедра, помогая клиенткам обрести желанные гарсонистые формы, не слишком третируя тело. Его надевали под ловкие полуспортивные платьица прямого силуэта, перехваченные кушаками и украшенные скромными орнаментами.

Увлечение мужчинами диктовало новые фасоны, подсказывало новые коммерческие ходы. Шанель связал недолгий и непылкий роман с великим князем Дмитрием Павловичем, красавцем голубых кровей с точеным лицом и водянистыми глазами, сырыми и невыразительными. «В нем ничего не было, пустота одна», – говорила о нем мадемуазель много лет спустя. Но у него были связи и была ловкая кавалерийская красота, которую обожала Шанель. И он познакомил ее с дикими русскими, стихийными, сложными, яростными номадами. Она увлеклась былинной Русью в сценографии Рериха и Бакста, много читала, вдохновлялась раскатистыми революционными трубами Стравинского и с любопытством разглядывала «бабушек», бронзовых от загара и всполохов Гражданской войны, грубых каркающих беженок из Прикарпатья, Поволжья и дремучих лесов сказочного Лукоморья. В коллекцию 1921 года она ввела блузы-рубашки, туники, платья и манто, изукрашенные тамбурными восточноевропейскими орнаментами. Они понравились клиенткам, и в следующие годы Коко исправно радовала их новыми «бабушкиными» нарядами. Все эти незатейливые, простого кроя блузы, платья и жакеты вышивали смирные скромные мастерицы дома «Китмир», принадлежавшего великой княгине Марии Павловне, сестре великого князя Дмитрия.

Реклама каучукового корсета от Шанель. Журнал Vogue (Paris)

1921 год.

Национальная библиотека Франции

В конце 1910-х Шанель садилась за руль стремительных спортивных авто в платке, смешно подвязав его под подбородком. В двадцатые у нее быстро раскупали палантины с тамбурными народными орнаментами, которые модельер рекомендовала надевать во время автопрогулок, непременно подвязав их «a’lababouchka», то есть как делала сама.

Великий князь Дмитрий Павлович и княгиня Анна Ильинская в Майами

Начало 1930-х годов.

Архив О. А. Хорошиловой

И возможно, если бы не великий князь Дмитрий, не было бы эпохального Chanel № 5. По крайней мере, некоторые современники, близко знавшие мадемуазель, к примеру Мися Серт, считали, что именно он познакомил Шанель с Эрнестом Во, талантливым парфюмером, эмигрантом из России. На чужбине он не оставлял своих светских замашек и «старорежимных» знакомцев, среди которых было немало русских аристократов самого высокого ранга. И еще он не оставлял мысли о том, чтобы повторить тот ни с чем не сравнимый, ледянистый, остро свежий аромат северных русских рек во время обморочного полуночного солнцестояния. Его Бо наблюдал в 1919 году на Кольском полуострове, ожидая, чем закончится эта дикая русская свалка, именуемая Гражданской войной. Белая армия проиграла. Бо эмигрировал во Францию. И там все пытался восстановить этот запах, глуша подступавшую к горлу ностальгию, все-таки Россия была для него, генетического француза, родиной. И в 1920 году он нашел ту самую формулу студеных русских обморочных рек. И ее, среди прочих суровых, мягких, пряных и острых запахов, предложил мадемуазель в 1921 году. Из двадцати четырех пронумерованных вариантов Шанель выбрала семь или восемь, а затем из этих оставшихся – аромат под номером пять. Так и назвали: «Chanel № 5».

Кроме призрачных ноток ностальгии по имперской Родине, Эрнест Бо вложил в него около восьмидесяти других. Настоящая полифония, взрыв звуков, яркая сложная экстравагантная пьеса, достойная Стравинского и Сати. А само название – сухое, резкое, армейское, будто команда, отданная тренером послушному и гибкому гимнасту. В нем сталь и холод Великой войны, циркачество дадаистов, монотонность новой музыки, нового абстрактного искусства, неопластицизм Мондриана и нульформ Малевича. О русском авангарде сложно не вспомнить, рассматривая скупую черно-белую геометричную этикетку. Хотя в этом видится также любовь Шанель и Бо к хорошим выдержанным винам – чем лаконичнее этикетка, тем дороже напиток.