Молодые люди

Пока Толя, по пояс голый, осматривался в поисках куртки с коробкой папирос, брошенной где-то поверх юной сосенки, Олег Ивановский щелкнул плоским серебряным портсигаром, поднес угоститься.

Сделав первую затяжку и тут же цыкнув далеким плевком сквозь стиснутые зубы, Русый сказал:

— Так вот какая история получилась!.. Колька так и знал… Еще по материнскому письму догадался… Еще когда на станцию я провожал его, он сам не свой был. Ну, вижу, грех его одного пускать. Думаю — что будет, то будет…

Выходило, что Русый против воли, в силу сложившихся обстоятельств, вынужден был бросить дело, никому не сказавшись, поехать с Колей в город, — как он думал, на часок-другой, — а в городе у Кольки такое несчастье… Как же было бросить его?

— Три дня пропало, понимаешь, — с самым искренним сожалением уверял он. — Три дня!

Так не умом, проницательно рассчитывающим ходы в игре, не изворотливой, дальновидной хитростью, а одним лишь инстинктом — нерассуждающим, но безошибочным, звериным по точности чутьем — он вербовал себе союзников и подготовлял благополучную встречу с руководителем группы.

Когда игра закончилась, аспирант тотчас заметил среди студентов беглеца.

— А-а-а, Сергей Голубов… Наконец-то! — крикнул он с площадки, почти в точности повторяя выражения, наперед пугавшие Русого. — Поздравляю! — издевался он, торопливо влезая после игры в майку и заправляя ее под брюки. — Хорош, нечего сказать! — с непримиримым видом подступил поближе, намереваясь тут же и самым строжайшим образом проучить своевольного молодца, а потом наказать его с показательной беспощадностью — и на собрании проработать и в деканат сообщить. — Интересно время провели? — язвительно спрашивал он, затягивая пояс на брюках.

Русый брат помалкивал, обиженно поглядывая под ноги товарищам с видом несправедливо поносимой жертвы. Он ждал — и дождался. В его защиту заговорили сразу несколько товарищей, наперебой объясняя аспиранту, как все вышло у Сергея Голубова. И отовсюду осаждаемый столь серьезными и печальными подробностями, руководитель умолк, он поглядывал на младшего Голубова все спокойнее, все мягче, вот уже и с чувством некоторой вины перед ним, даже с зарождающимся уважением: оказывается, вовсе не злостный лентяй, не дезертир, способный дурным примером разложить группу, а верный товарищ этот Голубов, верный и чуткий в беде товарищ!

— А я очень злился на вас, Сергей Голубов, — виновато признался аспирант. — Простите, — извинился он и пошел прочь.

Он еще оставался на виду, еще мелькали, удаляясь, плоские подошвы его сандалий над желтой от крупнозернистого песка дорожке, а уже Русый в кругу товарищей озорно подмигнул ему вслед, а несколько минут спустя заново поведал товарищам ход событий в квартире Харламовых, но уже в ином, более точном варианте:

— Колькин предок, ребята, — с развязными, почти веселыми интонациями докладывал он, — дуба дал аккурат под Лещенко. «Чубчик» мы слушали… Тут, понимаешь, законно сидим, кушаем, и не что-нибудь, а коньяк первейший сорт, армянский, пятизвездный, берег его еще с Первомая, у родственников в гостях стырил… Помнишь, Мишка? — обратился он к брату за свидетельским подтверждением. — А тут… Такое дело, понимаешь… Даже допить не удалось, в бутылке с добрый стакан оставалось… Ей-богу!

И, кажется, от звука его голоса внезапная тишь охватила всю физкультурную площадку и кроны ближайших сосен. Студенты переглядывались с молчаливым смущением.

Толя в тот миг сидел верхом на скамье, да так и оцепенел с повернутой к рассказчику головой, с устремленным на него взглядом, полным вопросительного изумления: что же это — нарочитое, кощунственное бахвальство или тупость, беспримерная в своей жестокости и в своем бесстыдстве?

Люди понемногу расходились в разные стороны. Последние несколько человек еще возились на площадке, опуская сетку на столбах и метлой подравнивая истоптанный грунт. Русый еще раз угостился папиросой из портсигара Ивановского.

— И Колька позволил тебе прийти? — вытянув шею, раздельно произносил слова Толя. — Прийти с выпивкой?

— Да ну! — ответил Русый плаксивым тоном, делая быстрые затяжки. — А то я брехать стану? Ну и позвал. Что ж тут такого особенного? Кто ж его знал, что так получится!..

Поздно вечером на лесной опушке с палатками — на опушке, ярко побеленной лунным кругом, — долго бродил Толя, сопровождаемый собственной тенью. В разных местах лагеря слышал он, как поют хором, как музицируют на баянах и гитарах, как шумной компанией забавляются веселыми историями, ободряя рассказчиков громким хохотом. Возле одной из палаток Толя задержался, некоторое время прислушивался — бодрствуют еще ее обитатели? За опущенным пологом ни звука, ни шороха, а свет горит.

— Вероника! — решился он тихонько окликнуть.