Молодые львы

— Что ж, считай, что тебя уже пригласили. Коктейль, — обратился он к буфетчику. Затем, опять повернувшись к Пегги, продолжал: — Один мой знакомый совершенно свободен до половины седьмого завтрашнего утра.

— А что я скажу на работе?

— Скажи, — серьезно проговорил он, — что ты участвуешь в передвижении войск.

— Не знаю, — ответила Пегги, — мой хозяин против войны.

— Скажи ему, что войска тоже против войны.

— Может быть, ему вообще ничего не говорить?

— Я позвоню ему, — заявил Майкл, — и скажу: вас видели на улице, когда вы шли по направлению к Вашингтон-скверу пьяный в стельку.

— Он не пьет.

— Твой хозяин, — сказал Майкл, — опасный чужестранец.

Они тихонько чокнулись. Майкл вдруг заметил, что рыжеволосый матрос прислонился к нему и пристально смотрит на Пегги.

— Точно, — произнес матрос.

— С вашего позволения, — сказал Майкл, чувствуя, что теперь он может резко разговаривать с мужчинами в военной форме, — у нас с этой дамой частный разговор.

— Точно, — повторил матрос и похлопал Майкла по плечу. Майкл вдруг вспомнил, как на второй день войны во время завтрака в Голливуде какой-то сержант вот так же жадно смотрел на Лауру. — Точно, — сказал матрос, — я восхищаюсь тобой, ты разбираешься в этом деле. Что толку целовать девушек на городской площади, а потом идти на войну. Лучше оставайся дома и спи с ними. Точно.

— Послушайте, — сказал Майкл.

— Извините меня, — проговорил матрос, положив деньги на стойку, и надел новенькую белую шапочку на свою рыжую голову. — Просто сорвалось с языка. Точно. Я направляюсь в Эри, в Пенсильванию. — И, держась очень прямо, он вышел из бара.

Глядя ему вслед, Майкл не мог удержаться от улыбки. Все еще улыбаясь, он повернулся к Пегги.

— Солдаты, — начал было он, — доверяют свои тайны всякому…

Вдруг он заметил, что Пегги плачет. Она сидела выпрямившись на высокой табуретке, в своем красивом коричневом платье, и слезы медленно катились по ее щекам. Она не вытирала их.

— Пегги, — тихо произнес Майкл, с благодарностью заметив, что буфетчик, наклонившись на другом конце стойки, делает вид, что чем-то занят. «Вероятно, — подумал Майкл, касаясь рукой Пегги, — в эти дни буфетчики видят много слез и знают, как вести себя в таких случаях».

— Извини, — сказала Пегги, — я начала смеяться, а получилось вот что.

Тут подошел суетливый итальянец-метрдотель и, обращаясь к Майклу, сказал:

— Мистер Уайтэкр, стол для вас готов.

Майкл взял бокалы и направился вслед за Пегги и метрдотелем к столику у стены. Когда они уселись, Пегги уже перестала плакать, но оживление сошло с ее лица. Майкл никогда не видел ее такой.

Они молча приступили к еде. Майкл ждал, когда Пегги совсем успокоится. На нее это было совсем не похоже, он никогда раньше не видел, чтобы она плакала. Он всегда думал о ней, как о девушке, которая ко всему, что бы с ней ни случилось, относится со спокойным стоицизмом. Она никогда ни на что не жаловалась, не устраивала бессмысленных сцен, как большинство представительниц женского пола, с которыми встречался Майкл, и поэтому теперь он не знал, как ее успокоить, как рассеять ее уныние. Он время от времени посматривал на нее, но она склонилась над тарелкой и не поднимала головы.

— Извини меня, — наконец проговорила она, когда они уже пили кофе. Голос ее звучал удивительно резко. — Извини меня, что я так вела себя. Я знаю, что должна быть веселой, бесцеремонной и расцеловать на прощание молодого бравого солдата: «Иди, дорогой, пусть тебе снесут голову, я буду ждать тебя с рюмкой коньяку в руке».

— Пегги, — пытался остановить ее Майкл, — перестань.

— Возьми мою перчатку и надевай ее на руку, — не унималась Пегги, — когда будешь в наряде на кухне.

— В чем дело, Пегги? — глупо спросил Майкл, хотя хорошо знал, в чем было дело.

— Дело в том, что я очень люблю войны, — отрезала Пегги, — без ума от войн. — Она засмеялась. — Было бы ужасно, если бы хоть кто-нибудь из моих знакомых не был убит на войне.

Майкл вздохнул, чувствуя себя утомленным и беспомощным, но он должен был признаться себе, что ему не хотелось бы видеть Пегги в числе тех патриотически настроенных женщин, которые с таким увлечением занялись войной, словно готовились к свадьбе.

— Чего ты хочешь, Пегги? — спросил он, думая о том, что неумолимая армия ждет его завтра утром в половине седьмого, а другие армии в разных частях света готовят ему смерть. — Чего ты хочешь от меня?

— Ничего, — ответила Пегги, — ты подарил мне два драгоценных года своей жизни. Чего еще могла бы желать девушка? А теперь отправляйся, и пусть тебя разорвет на части. Я повешу «Золотую звезду»[44] у входа в дамскую комнату в клубе «Сторк».

Подошел официант.

— Желаете еще чего-нибудь? — спросил он, улыбаясь с итальянской любезностью состоятельным влюбленным, которые заказывают дорогие завтраки.

— Мне коньяк, — ответил Майкл, — а тебе, Пегги?

— Спасибо, — сказала Пегги, — мне больше ничего не надо.

Официант отошел. «Если бы в двадцатом году он не сел на пароход в Неаполе, — подумал Майкл, — сегодня он был бы, вероятнее всего, в Ливии, а не на Пятьдесят шестой улице».