МоLох

— Кому позвонить-то? — неожиданно согласился дежурный.

— Гольдману.

— Осип Осиповичу?

Слава богу! Полицейский знал Гольдмана!

— Да. Пожалуйста, — тихим, смиренным голосом попросил Бобров. — Скажите ему, что я в тюрьме. Я продиктую вам номер.

— Дык… Я в больницу позвоню. Небось, найдут.

И когда дежурный уже шел к телефону, Бобров спохватился, и не своим голосом заорал ему в спину:

— Нет! Мартину! Позвоните Мартину! В банк! Позвоните в «Счастливый»! Я передумал!

Дежурный вздрогнул и обернулся:

— Да ты парень, психованный! Огребешь с тобой. Пусть уж начальство разбирается.

— Хорошо! Звоните Гольдману! Я согласен!

Но дежурный уже ушел.

Бобров сел, обхватил голову руками и стал сокрушаться: «Что я за человек такой? Вечно все порчу. Чего мне стоило промолчать, когда он пошел звонить? Через каких-нибудь полчаса Ося был бы здесь. Его в Чацке уважают. И я бы уже звонил Мартину по Осиному телефону».

Бобров понял, что он не умеет сидеть в тюрьме. И напрасно он купил Уголовный Кодекс. Примеривал на себя роль заключенного тоже напрасно. Тюрьма — его смерть. Вот что он понял. Кожа, наросшая в Чацке, слезла с него окончательно, теперь Бобров был похож на кусок окровавленного мяса. Болело все тело, хотя били только по лицу и в бок.

«Умру, но ничего не подпишу», — решил Бобров. «Никакого признания. Пусть хоть убьют. Какая разница, если я здесь все равно умру? Раньше, позже… Не подпишу — и все».

Когда его пригласили, наконец, к дознавателю, Бобров пошел туда с гордо поднятой головой. Готовый умереть, но не подписать чистосердечное признание в кражах клиентских денег из банковских ячеек и двух убийствах.

В кабинете кроме незнакомого ему молодого парня с прилизанными волосами Бобров увидел и давешнего громилу. Опера, бившего Боброва у гаражей, который был уверен, что он, Бобров, убийца, и его надо прессовать, чтобы подписал признание. Бобров потрогал языком разбитую губу и не стал качать права и задавать уместные вопросы:

— А где мой адвокат?

— Почему я не имею права на звонок?

— Вы разве имеете право меня допрашивать вдвоем?

Вместо этого он, молча сел и приготовился умирать.

— Бобров Андрей Ильич? — спросили у него.

Бобров торжественно кивнул:

— Он самый.

— Работаете в «Счастливом»? — он снова кивнул. — И давно?

— Полтора года.

— Вскоре после того, как вы устроились в банк на работу и начались кражи из ячеек. Так?

— Возможно. Но я к ним не имею никакого отношения.

— Правильно. Деньги, скорее всего, брала Липкина. Когда над вашей преступной группой нависла угроза разоблачения, вы убрали сообщницу. А сегодня вы устранили и другого сообщника: мастера, который делал дубликаты ключей. Толоконникова. По кличке Толокно.

— Я не знал Липкину. И мастера тоже не знал. Докажите сначала наше с ним знакомство.

— Как так не знали Липкину? — удивился дознаватель. — Она месяц работала в вашем банке операционисткой.

— Они меняются так часто, что я их даже в лицо не помню. Не то, что по фамилиям.

— Крепкий орешек! — опер, который бил Боброва встал и подошел к нему: — Будешь колоться, мразь?!

— Паша, сядь, — поморщился дознаватель.

— А чего он… Москвач хренов.

— Ах, вот в чем все дело! — догадался Бобров. — Вы хотите повесить эти убийства на чужака! На москвача! Это классовая ненависть, да?

— Ты чего сказал, ублюдок?!

— Паша! Отойди от него! У него и так, вон, морда разбита.

— И, похоже, сломано ребро, — добавил Бобров.

— Паша?

— А че? Я ниче.

Громила отошел от Боброва, и, сопя, сел на стул. Бобров понял, что его смерть откладывается. Но дознаватель вдруг встал и открыл сейф, который стоял у него за спиной. Кабинетик был маленький, тесный, обшарпанный, Чацкая полиция, видать, не пользовалась у мэра приоритетным финансированием. Или кто там платил за ремонт в здании ГУВД? Бобров этого не знал. До сих пор он вообще ничего не знал о методах дознания. Пока не получил в зубы.

— Узнаете? — Бобров увидел в руках у дознавателя синий капроновый шнурок.

Он честно пытался узнать этот шнурок, и к ужасу своему вспомнил, что где-то его уже видел. Да-да. Именно этот шнурок. Цвет у него был примечательный. Какой-то очень уж яркий, ненатуральный синий. Не небо, не море, не цветы незабудки. Насквозь фальшивая ядовитая синь, которая резала глаз. Бобров когда-то это уже отметил.

— Молчите?

— Я думаю.

— Этим шнурком задушили Надежду Липкину, — подсказал ему прилизанный парень.

— Я догадался.

— Ах, он догадался! — громила опять вскочил. — Леха, ты че не видишь, он над нами издевается! Таких мочить надо!

— Я не издеваюсь, — запротестовал Бобров. — И в мыслях не было. У меня на уме только одно: доказать мое алиби. Я пытаюсь вспомнить, кто может подтвердить, что я был дома до того, как пошел на работу в банк. А в банке меня видели сотрудники. Я был там без десяти девять. Мне только дорогу перейти.

— Толокно убили в семь, — задумчиво сказал дознаватель. — В принципе, он, конечно, мог…

— В половине восьмого ко мне хозяйка зашла! — сообразил Бобров. — Разбудила меня, между прочим.

— Какая хозяйка? — парни переглянулись.