МоLох

— Я стараюсь быть объективным, — криво улыбнулся Мартин. — И что плохого выпить за ваше семейное счастье? Счастье втроем. Или вчетвером? У тебя, Вася, кажется, есть жена. И у вас теперь будут общие дети с… — он выразительно посмотрел на Свежевского.

— Все, Мартин, хватит, — Квашнин стал медленно подниматься во весь свой гигантский рост.

И в этот момент раздался первый удар грома. Кто-то из женщин взвизгнул.

— Дождь начинается! — заволновались «счастливцы».

— Надо поскорее отсюда уезжать, не то дорогу развезет!

Все вскочили, тут же забыв и про Свежевского, и про Нину, и даже про Квашнина. Собиралась гроза. И какая гроза! Первая настоящая гроза этого сезона. Дорога с турбазы была грунтовой, к тому же в гору. А резина у многих лысая, сядет один — все остальные застрянут. Это в хорошую погоду здесь, на турбазе райское местечко. А в проливной дождь даже мобильной связи нет. К тому же здесь вчера убили девушку. Мрачное место, с плохой аурой.

Все сразу поняли, что времени на сборы мало, и понеслись к своим домикам, собирать вещи.

— Василий Дмитриевич, вы бы поторопились, — озабоченно сказал Байдашев. — Вам на «Майбахе» лучше уехать первым, пока дорогу колесами не размолотили.

— Да-да, идемте! — Нина вскочила. — Надо уезжать! И побыстрее!

Бобров в последний раз увидел ее высокую, тонкую и удивительно ладную фигурку на ступеньках крыльца. Нина мелькнула на веранде и скрылась в доме. А он все стоял, не чувствуя, как волосы и одежда намокают под дождем, пока Ося не тронул его за руку:

— Андрюша, идем. Надо уезжать отсюда.

Не прошло и получаса, как по казавшейся еще в пятницу вечером такой спокойной и уютной турбазе полосовал проливной дождь. Люди в спешке, будто крысы с тонущего корабля уезжали отсюда. Одна за другой разворачивались на узкой стоянке машины, меся колесами грязь. Повсюду уже были огромные лужи. Во все стороны летели брызги и ошметки жирного чернозема. Чуть ли не первым уехал на своем черном «Майбахе» Квашнин, прихватив с собой Нину. Бобров увидел, что Мартин, который с ними не поехал, одиноко сидит на ступеньках крыльца, под проливным дождем. Бетси поехала с убитыми горем родителями, поэтому Мартина Бобров взял в свою машину.

По дороге они молчали. Мартин дремал, привалившись к окну, Ося смотрел через стекло на полосующий ливень и ежился, а сам Бобров все никак не мог проглотить застрявший в горле ком. Там невыносимо саднило, а под ложечкой словно засел гигантский паук, который поймал в свою паутину сердце Боброва и готовился его сожрать, медленно затягивая сеть и приближаясь все ближе и ближе к лакомой добыче. Бобров уже чувствовал, как сочится кровь там, внутри, когда в аорту врезается сеть, и капает в легкие, так что дышать все труднее и труднее.

Он еще как-то держался, пока не очутился дома. Гольдман, который боялся оставить его одного, озабоченно спросил:

— Ты в порядке, Андрюша?

— Нет, — замотал головой он. — Я совсем не в порядке. Дай мне таблетку, Ося. А лучше две.

— Ты же понимаешь, Андрей, что это билет в один конец, — тихо сказал Гольдман. — Вспомни, каких трудов тебе стоило перебороть эту привычку. Если я дам тебе сейчас таблетку, ты уже никогда… понимаешь? Никогда от меня не отстанешь.

— Все равно, — глухо сказал Бобров. — Я не могу больше этого выносить. Или ты дашь мне эту чертову таблетку, или я умру, слышишь?

Гольдман тяжело вздохнул и полез в свою сумку. Через час Бобров крепко спал, и во сне он счастливо улыбался. А в ногах у него сидел Гольдман, и, молча, плакал.

Эпилог

прошел год…

Нина, подавив отвращение, доела почти засохший бутерброд, запив его водой из чайника. Больше из еды в доме ничего не нашлось. Карточка была заброкирована, а все кредиты они с мужем уже «проели». Где же Стас? Он сказал, что пошел за машиной. Им надо уезжать, а точнее, бежать. Ее муж банкрот, этот чудесный дом, такой красивый, а главное, статусный, в таком чудном месте, на Рублевском шоссе, им со Стасом больше не принадлежит. Дом оформлен в ипотеку, которую давно уже нечем платить. Долги Свежевских растут, как снежный ком. Впрочем, не только у них.

…А как славно все начиналось! Осенью Нина вошла во вкус столичной светской жизни, после того, как оценила летом модные европейские курорты. Квашнина она как эскорт вполне устраивала. Он возил ее повсюду вместе со своей женой и детьми. Лариса Ивановна снисходительно называла Нину «милочкой» и то и дело спихивала на нее детей. Младшему не исполнилось и пяти, ребенок был болезненный и капризный, но Нину вдруг полюбил. Требовал только ее, словно любимую игрушку. Нина так и не поняла, кто она, то ли любовница отца семейства, то ли няня его детей? А, скорее, все сразу. Жена у Квашнина была прижимистая, и не любила чужих. А Нина была своя, она ведь спала с ее мужем.

Все оказалось не таким радужным, как виделось Нине из Чацка. Ей и ее матери. Она и Нинины сестры, кроме Бетси, которая вышла в июле замуж на Гольдмана, рвались в Москву, но Нина ссылалась на кочевой образ жизни: «Потом… Когда устроюсь в столице».