Молох

– Постой! Вскоре ему этого стало мало. Он попросил у меня разрешения поцеловать меня в шею. Я отказала, он стал настаивать… Однажды, когда я читала в гроте Марии-Елены, он подкрался сзади меня и… крепко поцеловал в шею. Я обозлилась и, недолго, думая, закатила ему здоровую оплеуху. Макс побагровел, бросился на меня с хлыстом… Уверяю тебя, что он хотел ударить меня! Но я только посмотрела ему в глаза и сказала: «Дикарь!» – ну, он и опустил руку… Потом он просил у меня прощенья, но только все было уже кончено – я не могла держать себя с ним по-прежнему: мне он всегда представлялся с поднятым хлыстом и бешеными глазами… И вот… Но ты делаешь мне больно, Волк!

Я схватил сестру в объятия и стал крепко-крепко целовать, словно лично мне принадлежащую вещь, которую у меня хотели отнять и которую я все-таки ухитрился увезти с собой…

На станции Штейнах мы застали целую кучу пассажиров, поджидавших поезд на Эрфурт, но супругов Молох среди них не было. Сдав багаж, я зашел с Гретой в буфет. Девица Бингер расцвела при виде меня, словно она только и ждала встречи со мной, чтобы ее жизнь стала светлой и радостной.

– О, господин доктор! – воскликнула она. – Как вас редко видно! Положим, вы так заняты при дворе… А сейчас вы уезжаете со своей сестрицей в Карлсбад, чтобы повидать ее высочество принцессу? – И при последних словах она бросила мне многозначительный, таинственный взгляд.

– Вот именно, – насмешливо ответил я, – от вас положительно ничего не скроешь! Но, в ожидании поезда, не будете ли вы так любезны и не дадите ли мне открытки с видом Штейнаха? Да вот эту… вот-вот, с видом станции!

В то время как Грета рассматривала пестрые плакаты Гамбурго-Американского пароходства, я карандашом набросал адрес: «Ее сиятельству, графине Гриппштейн. Карлсбад, Грабенштрассе, 4», а на оборотной стороне две строки из интермеццо Гейне:

«Глубокая тьма окутала меня с тех пор,
как свет твоих очей померк для меня, о, моя возлюбленная!»

Затем я отправился бросить эту открытку в почтовый ящик, довольный, что исполнил акт сентиментальной вежливости. Но в душе я чувствовал, что было бы гораздо искреннее написать совершенно обратное, так как, наоборот, я видел теперь вещи гораздо яснее и в их надлежащем освещении…

Вернувшись в буфет, я застал принца Макса беседующим с Гретой.

– Как это нехорошо с вашей стороны, – тоном нежного укора сказал он мне, – как это нехорошо, что вы захотели уехать, не простившись со мной!

– Дорогой принц, – ответил я, – мне не так-то легко расстаться с вами, и вот поэтому-то я хотел избавить себя и вас от горечи расставанья. Но, раз уж вы здесь, то позвольте мне сказать вам, что я счастлив видеть вас. Так вас, значит, простили?

– Нет, – ответил он, – я попросту сбежал из-под ареста. Ведь сегодня день прибытия прусского гарнизона, у нас во дворце все поставлено вверх дном… Мне удвоят срок ареста, ну да не все ли равно? Теперь, когда я остаюсь совершенно один, свобода так же скучна для меня, как и арест!

В этот момент послышался пронзительный голос, заставивший всех обернуться. Мы увидели Молоха, который что-то кричал, отчаянно жестикулируя.

– Где моя коробка с насекомыми? – вопил он. – Там находится лепидоптер, стоящий шестьсот марок! И вся флора нижней Роты, которую я так тщательно собирал. У меня украли коробку, пока я сдавал багаж! Я предъявлю иск управлению дороги. Я – профессор Циммерман из Йены!

Госпожа Молох поспешила подойти к мужу, чтобы успокоить его: зеленая коробка была у нее в руках.

Грета, Макс и я отправились к ним. Принц поздоровался с профессором, и последний выказал живейшее удивление:

– А! Ваше высочество! Выпущены из-под ареста? Или, чего доброго, вас отправляют в Йену, чтобы закончить Ваше образование под моим руководством?

– Я сейчас возвращусь обратно во дворец, – несколько смущенно ответил Макс. – Я только хотел попрощаться с моим учителем и с… вами!

Мы вместе вышли на платформу.

– Вы не сердитесь на меня, господин доктор? – вполголоса спросил юный принц профессора.

– Отнюдь нет! – ответил Молох, протягивая Максу руку. – Мое единственное желание, чтобы этот инцидент дал вам познать чувство справедливости и ответственности, потому что вам предназначено править людьми когда-нибудь!

Макс бросился на шею профессору и поцеловал его. Затем он поцеловал госпожу Молох и меня. Только Грета осталась без поцелуя: он повернулся к ней в полной нерешительности. Уже начальник станции в красном мундире опереточного генерала приказывал публике отойти от края платформы, так как поезд приближался… Грета вся порозовела.

– Разве вы не поцелуете своей подружки? – спросил я.

Они оба улыбнулись и с некоторым смущением обменялись церемонным поцелуем. Потом Макс не выдержал, обнял Грету за талию, нежно прижал к себе и еще раз поцеловал в шею около первых завитков волос. И я видел, что рука Греты несколько лихорадочно пожала руку своего друга.

– Как мило! – воскликнула госпожа Молох, и ее нежные глаза наполнились слезами.