Молох. Укус кобры

Наверху слышу цокот каблуков, музыку, смех и чьи-то крики. Интересно, что это за место? И зачем здесь эта клетка. Как тот урод её назвал? Карцер? Для чего… Или для кого? Мысли путаются, хаотично пляшут в голове, и мне не удаётся их остановить. Время будто останавливается, зависает, и мне трудно понять, сколько уже прошло часов, когда является Иван. Ну, или как там его?

Опирается руками на решётку, проходится по мне оценивающим взглядом. Я у противоположной стены. Не то чтобы готова к схватке, но на ноги встать смогла. Только всё херня безнадёжная. Мы оба понимаем, что этот здоровый мужик скрутит меня одной левой. А то и вовсе позовёт узколобых обезьян, а уж те меня в бараний рог свернут.

— А ты ничего баба. Красивая. И фигура что надо, — мазнул масляным взглядом по моим бёдрам. — Но вот хоть убей не понимаю, ради чего такой прожжённый мужик, как Молох, подставил свою шею под удар. — Таких же можно пачками покупать. Я таких продаю, — кивнул куда-то в потолок. Так здесь бордель, что ли?

— А ты сам у Молоха спроси. Может, ответит, — промямлила, чувствуя, как меня пробирает озноб. Похоже, отпускает. — Зачем я здесь? Кто тебе сказал похитить меня?

— Похитить? — хмыкает. — Слово-то какое, — сунув руки в карманы брюк, продолжает ухмыляться. — Скажем так, друзья. Кое-кому не нравится, что ты до сих пор дышишь. Но раз уж Молох решил оставить тебя в живых, — ухмылочка становится ещё мерзопакостнее. — Повеселимся.

— У Молоха никогда не было друзей, — отвечаю ему таким же наглым взглядом, хотя поджилки трясутся, будь здоров. То ли отходняк, то ли включился мозг, а с ним и инстинкт самосохранения. — Кроме одного… Но другом его назвать сложно. Это он, да? Сенин?

При упоминании фамилии единственного человека (разумеется, кроме меня), которому доверял Елисей, передёргивает. Иван ухмыляется шире, разводит руками.

— Понятия не имею, о ком ты, — а вот его самодовольная харя говорит как раз об обратном.

— Он, — киваю, подтверждая свою догадку. — Не боитесь, что я Молоху расскажу, из-за кого я его предала, мм?

Иван скалится идеально белыми зубами, и мне в этот самый момент кажется, что я его уже где-то видела.

— В общем так, я не собираюсь с тобой тут рассусоливать. Поэтому слушай внимательно и не перебивай, — оттолкнулся от решетки, а я незаметно выдохнула. Входить в клетку он пока не собирался. Хотя утешение так себе, конечно. — Ты вернешься к Молоху. Не знаю, как ты это сделаешь, но ты вернёшься. И шоу продолжится.

— Он меня не простит. Сенин его хорошо знает.

— Да куда он денется? — скалится мразь. — Раз ты до сих пор жива, значит, не перегорела старая любовь. Простит. Ты будешь у него в ногах ползать, член ему сосать и яйца своим языком полировать. И он простит.

— Зачем это Сенину? Что он задумал?

— Ммм, — тянет тварь, упиваясь своей властью. Всегда презирала таких недомужиков, которые ссут выйти против равных себе, но с удовольствием развязывают войну с теми, кто заведомо слабее. А он мне ещё и симпатичным показался. Трухло паршивое. — А это интрига. И да, рассказать ты ему ничего не сможешь. В противном случае сдохнет не только твой возлюбленный, но и ваша с ним малявка. Или что, стоило откинуться с зоны твоему ёбарю, как ты тут же забыла о дочери? Мамаша херова, — цедит презрительно. Ах, вот оно что. Иванушку в детстве обижала мамка, потому и вырос таким гондоном.

— Хватит меня шантажировать. Дочь здесь ни при чём. Оставьте её в покое, — стараюсь говорить так, чтобы не выдать страх и не пробудить в этой твари желание насладиться моим горем.

— Ну тогда ты будешь хорошо себя вести. Ведь так?

ГЛАВА 28

ГЛАВА 28

Молчу. Мне нечего сказать этому уроду. Всадить Молоху нож в спину во второй раз — даже не ошибка. Это массовое убийство. Моей дочери, Володи. О себе стараюсь не думать сейчас. И так понятно, что ничего хорошего меня после такого не ждёт. Даже если Елисей простит меня и… Мысленно произнесла его имя впервые за столько лет и нутро затопило огненной лавой. Как же больно. Словно вернулась на десять назад. Туда, в здание суда, где услышала не только его приговор, но и свой. Я тоже была осуждена и понесла наказание. И если Молох выжил, чтобы вернуться и отомстить, то я погибла ещё тогда, на десятом заседании. Десять заседаний, десять лет. Десять минут до того, как я снова соглашусь его предать. Десять шагов вдоль стены в узкой клетке, как загнанное животное. Наверное, так же выхаживал в своей камере Елисей.

А ведь я ждала. Я ждала, что меня убьют. Ждала, что он пошлёт кого-нибудь в ту квартиру, где я пряталась несколько месяцев. Ждала, что вот-вот наступит расплата. И только спустя полгода поняла: он самолично свершит своё правосудие. Не позволит никому. Как не позволял раньше никому касаться меня, так и сейчас не позволит. Скорее всего, он знал, где я находилась все эти годы. Знал, как убегала, пряталась, переезжала с места на место. Не мог не знать.