Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев

На Новый год приехала только Зоя, но Зоя сделала всё, чтобы Зумруд снова почувствовала себя нужной. Она задавала очень много вопросов про соблюдение религиозных обрядов, так что у Зумруд, за последние месяцы отвыкшей от говорения, заболели лицевые мышцы. Зумруд не знала, радоваться ей или пугаться, ведь, с одной стороны, это хорошо, а с другой – Зоя всегда была антирелигиозной. Не только не интересовалась религией и ела что попало, но открыто заявляла ей, Зумруд, что религия – это утешение для ущербных и она, Зоя, в таком утешении не нуждается и никогда нуждаться не будет. Что произошло, о чём она не знает? Может, у неё какие-то проблемы? Но вопросы Зои были конкретные и по делу, и взгляд её был ясный и открытый, а не болезненный, как это бывает у человека, погрязшего во внутренних конфликтах.

– Бабушка, ты не бойся, – предварила она вопросы Зумруд, – я не свихнулась и сильно религиозной не стану, не надейся. Мне просто нужно всё знать о своих корнях, и я хотела бы понемножку что-то делать для этого. Для начала я решила отказаться от свинины.

– А ты что, разве ела свинину? – всплеснула руками Зумруд.

– Ой, можно подумать, ты не знала, – отрезала Зоя.

После новогодних праздников Зоя уехала в Ставрополь, увозя с собой полный багажник кошерной еды, и их телефонные разговоры стали более насыщенными. Сначала Зоя хотела знать, как правильно отделять молочное от мясного, и Зумруд терпеливо объясняла. Когда Зумруд спросила, не хочет ли Зоя приехать в пятницу, чтобы зажечь вместе с ней шаббатние свечи, Зоя отрезала:

– Не-а, не хочу. Мне к занятиям готовиться надо. Шаббат – не для меня. Я не смогу целый день ничего не делать. Я хочу только попытаться не мешать молочное и мясное, вот и всё. Просто потому, что это полезно для здоровья. И не есть свинину – полезно для здоровья. А все эти молитвы, свечи и другие религиозные приблуды – не для меня.

Зумруд тогда отступилась и решила впредь лишь отвечать на вопросы, но никаких инициатив не проявлять. Иначе Зоя сделает всё наоборот – в этом она была вся в отца – и маленькое семя её веры будет растоптано раньше времени, так и не дав плодов. И Зоя продолжала задавать вопросы, а Зумруд продолжала отвечать, так что к Пуриму, который в том году приходился на конец марта, Зоя взяла на себя обязательство соблюдать пост до праздника, а потом зажгла свечи вместе с бабушкой и устроила у них дома настоящий пуримшпиль, пригласив друзей. Впрочем, друзья уже знали, что Зоя слегка поехала и что если они хотят увидеть её в субботу, звонить бесполезно, надо просто приехать и постучаться в дверь.

За две недели до Анжелиной годовщины приехала Рая и привезла с собой пятилетнего Гришу. Она хотела уладить некоторые дела и посмотреть на памятник, который должны были через несколько дней установить на могиле Анжелы, поэтому подолгу оставляла мальчика на Зумруд. Гриша уже свободно говорил на русском и иврите, но Зумруд втайне надеялась, что он выучит и язык горских евреев, поэтому говорила с ним только на джуури. Он схватывал всё на лету и уже через пару дней был способен сказать несколько простых предложений. Зумруд надеялась, что его оставят у неё на лето, тогда уж он заговорит свободно, и Рая обещала подумать. К тому же она обнаружила, что рядом с Зумруд Гриша становится мягким и спокойным, хотя дома всегда бегал как сумасшедший и рушил всё вокруг. К кому только Рая ни обращалась, но даже израильская медицина оказалась бессильной. Врачи только разводили руками, мол, надо потерпеть, ребёнок особенный, он боится, что его снова бросят. Рая уже год водила его к детскому психологу, однако результата почти не было, он по-прежнему вёл себя как механический зверёк, от которого потерялся пульт управления, и останавливался он лишь тогда, когда полностью садилась батарейка. Однако рядом с Зумруд Гриша вдруг становился спокойным и сконцентрированным. Что бы Зумруд ни делала, он повсюду следовал за ней. Несколько дней он просто наблюдал за тем, как Зумруд возится с мукой, сеет, смешивает с водой, добавляет яйца, месит, крутит, бросает на стол, опять месит. Он пальцем трогал её руки, которые становились белыми и шершавыми от теста, а на третий день выхватил у неё готовое тесто и сам мял, лепил, бросал, крутил и опять лепил. И уже не проходило дня, чтобы он не требовал у Зумруд сделать хэми[22]. Зумруд никогда ему не отказывала, и он часами сидел с ней и лепил фигурки. Когда Зумруд, показав на два десятка одинаковых человечков, стоящих в ряд, сказала, что хорошие у него получились солдатики, он ответил, что это – не солдатики, это – дети, которые ждут своей очереди на родителей. Белая пыль обволакивала его с ног до головы, прилипшие куски теста дикими островками ютились на футболке и шортах, тесто находилось даже в волосах и под одеждой. Кухонный стол за считаные минуты превращался в поле боя, и вскоре Зумруд поняла, что переодевать его бесполезно.