Молоко в ладонях

Пахом, с равнодушием свойственным заместителям, безразличным наблюдателем выслушивал недовольства пусть и ворчливого, но мягкотелого председателя. А тот уж махнул на все рукой, только бы дело закрутилось:

– Вечером на станцию при двух санях поедешь. Доложишься Ершову и с людьми сразу обратно. Народ привезешь, на нас тут девятерых повесили. Деваться некуда, так что ночь в дороге будешь. Хочешь, возьми хотя бы вон, кого-нибудь из приятелей своих, Пахома или Митяя, если по темноте одному боязно, но ты вроде не из робких, мог бы и сам управиться. А то Пахом с утра на пилораме нужен. Баб в такую дорогу не пошлешь, да и стариков почти некого; двадцать верст по степи ночью, какая же тебе отважится? А мне утром две подводы в район поставить надо и ваш загул сейчас совсем не к чему.

– Кого повесили то, куда везти? С утра бы и поехал, к чему гоношить? Обождут твои пассажиры! – пытался настоять Биряй.

– Ты на станции с утра нужен, там целый вагон немчуры пригнали. Эвакуированные, толи с Украины, то ли с Урала; распределяют теперь подушно. Нам, вон, девятерых отписали. Хочешь, не хочешь, а забирай; иначе нас с концами заберут. И никакой тогда тебе пилорамы, Василий. Уяснил!?.. Это пока что я тебе говорю. Дело сорвешь, в другом месте оправдываться будешь.

Биряй оторопело уставился на Капустина:

– Ну и куда ты этих недобитков приткнешь? У нас здесь, что; лагерь для беженцев? Их на порог ни одна баба сельская не пустит. Нашли же, кого прислать…

– Помещу всех в старом бараке, другого жилья у меня для них нет. Туда и подвезешь, уж потом с ними разбирусь. Завтра за день Карпо сарай подлатает, да соломы подвезет. Так что собирайся в дорогу, вечером две упряжи у конторы заберешь. Вот и весь сказ.

– Передохнут они в этой гнили барачной, а тебе отвечать?.. – не унимался Василий, удивленный спешной озабоченностью председателя. – А то, слышишь, Игнатьевич, может я их в поле, где высажу, пусть сами и обустраиваются. Работники то небось с них никакие, так дармоедство одно. Чего на них лошадиную силу тратить!?..

– Я те высажу!.. Сказано в барак, значит в барак, хотя работающих можешь и на пилораме пристроить, твои кадры. Поезжай давай и не дури там в районе! Выкинешь опять чего-нибудь, я тебя точно Юшкову сдам, давно по тебе малолетка плачет. Один вот только я, сердобольный такой – терплю… Участковый явится на днях, гляди под его косу не угоди.

В путь Василий отправился один; Пахома уже пошатывало, а возиться в дороге еще и со спящим дружком в его планы не входило. Уж лучше одному. Прихватил на всякий случай доставшуюся от отца берданку; ночь все же, положил в сани и отправился. Укрылся тулупом; луна стежку кажет, а кони километры до района не однажды копытами мерили, нет нужды беспокоиться.

Стоило отъехать, как обильно повалил снег, и расстилавшаяся впереди белая пустыня напрочь слилась с ночью; что во тьме, что со светом, все одно ничего не разглядеть. Провалился в сон; глядь, а уж рассвет синевой забрезжил. Скоро разъяснило, снег, мельчая, стал сыпать реже. В аккурат среди бескрайнего, белого простора, в слабо различимой дали, едва заметно, замаячила черная точка. Пространство очистилось и Биряй четко разглядел медленное приближение темного пятна. Лошади шли ровно, то и дело переходя на легкую, усталую рысцу; их казалось ничуть не беспокоило обилие снега и полное отсутствие различимого пути. Черная точка, озадачила кучера: «Что это там, кого носит ранним утром по степи?.. Может все же волки отважились; ночи им мало?.. Чего тогда кони не рвут, ушами не стригут?..» – Привстал Василий, вгляделся. Дорога, все же слабо угадываясь, вела к станции: «Вон и лесок слева», – Биряй узнавал местность; до первых усадеб километра четыре.

– Тьфу ты, нелегкая, никак человек? Это кого же несет по этакой рыхлости, тут вдвое больше силенок надо, а этот лезет вперед. Куда вот только?.. Должно заметил уж, – притормозил Василий, смотрит и глазам не верит:

– Куда топаем, пехотинец? Пехота вся на фронте, а тебя по метели гонит, заплутать не боишься, а то вдруг волки – подерут. От тебя вон, потным мясом за версту несет.

На первые приветствия Биряя незнакомец ничего не ответил, а лишь растерянно водил глазами, переводя взгляд то на покрытый инеем крап лошади, то на кучера с моложавым, одутловатым, как у парня, лицом.

– Ну и чего застыл, мороза пока нет, а у тебя язык к зубам приковало? – попытался разговорить путника, Василий.

– Мне бы до Пушкино дойти? Я приезжий, правильно хоть иду? – робко спросил Сашка.

– Садись давай, мне туда же, только на станции кое-кого забрать нужно. Возвращаться правда придется, далеко так и так не уйдешь, зато без риска, – Василий соскочил с саней, чтобы чуток размять ноги. Хиленько одетый сверстник стоял перед ним и, переминаясь с ноги на ногу, растерянно ждал то ли еще одного приглашения, то ли ответа на вопрос.