Молоко волчицы

Я сказал: трезвый казак не запоет ни за какие деньги - ему и стыдно петь без пирушки. Но, случалось, и вино не брало. И тогда спасала песня и пели так, что деревья роняли листья, а воины опускали оружие.

После встречи с лесником Спиридон приказал уподобиться волкам ходить бесшумно, бесследно, забыть голос, стать в снежном лесу привидениями, тающими при первой опасности. И все-таки сам опять напоролся на человека, опять на казака своей сотни и опять у воды. Пил лежа у ручья - хрустнула веточка. В тот же миг на хруст поднял наган.

- Васильевич, - окликнули шепотом. - Я Гарцев...

Сколет, обтянутый кожей, - куда и живот делся!

- Откуда?

- Я тут с осени, в Терновой балке спасаюсь. Ты один?

- Наших трое.

- Беда. Облава. В степи тыща народа.

- Пошли.

Привел Савана в землянку. Банда насторожилась: Саван видел чекистов на фургоне, с собаками, в отряде Михей-председатель и лесник Игнат.

- Ну, дети, готовьтесь, - сказал Спиридон. - Нас ищут. Да и пора уже в атаку - вши заели совсем, от судьбы, видать, не спрячешься.

Перед светом в карауле стоял Сократ Малахов. Утром его не обнаружили.

- Бежал, стерва, - сказал Глухов. - Прощения хочет вымолить, сюда приведет чеку.

- Я тут знаю тайное место, никакая собака не возьмет, - сказал Гарцев. - За мной.

Зимний лес. Почти отвесны склоны гор. Пустынно свищет ветер. Дрожит неопавший лист. Деревья враждебно поскрипывают. Лесные гиганты изогнулись, как для прыжка. Порой чудится звук вражеского рожка - птица кричит. Чистый лес, буковица, ясенник, дуб сменяется зарослями кустарникового кизила, орешника, а крутизна - не приведи бог.

В полдень густо лепил снег. Пылающей паклей чекисты осветили ходы в скалах - гулкая тишь, пепел старых костров, бычьи кости.

Громко крикнув, к отряду подошел Малахов. В немецкой каске, в конской шкуре, на пальцах экзема. Пахнуло гниющей затхлостью давно не мытого тела. Пересохшим голосом попросил хлеба. Ел, и красные пятна рдели на мякише десны разваливались. Снял каску - на мослатом черепе три волосинки довоевался. Сдал австрийский штык.

Больше при нем ничего не оказалось, кроме горсти мерзлого кизила. Он показал, что банда здесь, он поведет.

Землянка была пуста.

- Начальник, - просит Быкова Малахов, - ты запиши в протокол, что я сам сдался, это должны учитывать...

- Тебе и без протокола высшая мера! Показывай!

Еще два дня прочесывали балку, оцепив лес пикетчиками. Следов людей не обнаружили. Стали сомневаться в показаниях Малахова.

Сократ сказал правду. Только люди, о которых он говорил, стали волками. Они ходили по ручью, отсиживались в тайной пещере, скрытой серебряным полотнищем незамерзающего водопада. Собаки отряда пили воду рядом, но банду не почуяли.

Больше искать нечего - все прочесали. Однако не привидение же видел Игнат Гетманцев. Решили оставить трех пикетчиков на буграх, вернуться в станицу, выслать сменный отряд и искать, дежурить по очереди, пока волки не будут выловлены.

В мокрой пещерке едва различается свет, проходящий сквозь толщу падающей воды. Волки дрожали в ознобе. Сверху капает. Под ногами вода. Еды никакой - желудки как сморщенные летучие мыши, висящие в пещере вниз головой. Настал предел. В волчьих душах вскипала злоба. По какому праву им, родившимся здесь, не дают жить даже в лесу? Ладно, война не кончена, будут принимать бой. Отроют "максим" - пулемет - и пять тысяч патронов к нему.

Отрыть пулемет не сумели - близ тайника разбит бивак отряда. Тут Гарцев донес, что чекисты все сели на фургон и, похоже, направляются в станицу, на выход из балки. Тогда Спиридон разработал план, объявив сотне, что с этой минуты он становится полковником, и сам же, не унывая, пояснил:

- Нынче полковник, а завтра покойник!

Чекистам не миновать узкой горловины дороги, стиснутой отвесными скалами на выходе из балки. Понятно, что фура будет двигаться только по дороге. Тут и метнуть на отряд сверху громадные камни, ударить гранатой и бичь из наганов.

- С богом! - встал полковник.

Четыре угрюмые тени с мутными, тупыми, болотными лицами поднялись на скалу и залегли в валунах, нависших над узким проездом. Прикрылись последним рваньем. Тепло покидает их тощие, волосатые тела. В бородах шишки репейника. Ногти приобрели форму первобытную - когти. На руках и лицах ссадины, синяки, царапины - следы возвращения в пещеры.

В безжизненном небе ледяной бестелесный свет. На кусте шиповника сиротливо краснеет одинокая ягода, сморщенная морозами. Снежные буруны, косогоры, гребни, бугры. Саван Гарцев жевал корешок и говорил:

- Истинно, будет нам пожива у проклятых басурман - и хлеба, и спирта, и одежи добудем вволю...

Ими уже двигало одно, древнее, звериное - убить добычу, вонзить зубы в сочную мякоть, насытиться.

- К чему бы это, братцы, сон я сейчас видал - ни в сказке сказать, ни пером описать, - гутарит Роман Лунь. - Не доводилось такой красоты видеть, и ровно бы плакал я от счастья...