Молоко волчицы

* Собиратель древнеарабских сказаний и поэм, переработанных

евреями в Библию (по мнению Ф. Энгельса).

Ваня Летчик жил подаянием. Какая-то бабушка подала ему ржавый калачик. Дядю Анисима аж перекосило. Самому ему плата не от мира сего даруется, а калачик он посчитал признанием Вани и повернулся уходить:

- "Едва не впал я во всякое зло среди собрания и общества".

Люди уже наслушались, Анисима не удерживали, пришлось остаться:

- "Что общего у мякины с чистым зерном, у котла с горшком? Этот ударит - и тот разлетится на куски... Не стало закона... Люди отверженные, отребья земли, их-то я стал песнею"...

Кто устрашился, кому надоело, толпа расходилась.

- "И вытру Иерусалим так, как вытирают чашу, вытрут и опрокинут... Иерусалим будет пустыней!.."

Уже и самые покорливые старушки скучали, и дядя Лунь смилостивился, вытащил из своего арсенала радостные глаголы:

- "Но совершенного истребления не сделаю... На пепелище Иерусалима сказал, говоря: Иерусалим отстроен будет из сапфира и смарагда, и из дорогих камней, стены, башни и укрепления - из чистого золота, и площади будут выстланы бериллом, анфраксом и камнем из Офира. На всех улицах его будет раздаваться: аллилуйя... Ездящие на ослицах белых, сидящие на коврах и ходящие по дороге, пойте песнь Деворы..."

В толпе мелькнул красный верх барашковой шапки Михея Есаулова. Это остановило народ.

- "Внемли, небо: я буду говорить! И слушай, земля! Польется, как дождь, учение мое, как мелкий дождь на зелень, как ливень на траву. Да не будет между вами корня, произращающего яд и полынь!.."

Одноногий Серега Скрыпников вопросил:

- Когда будет война?

- Война начнется со святых мест, в Иерусалиме, все поднимется пеплом, но будет благорастворение воздухов...

- Прекрати, Лунь! - пробился к пророку Михей. - Еще раз услышу пойдешь на выселки, в Терновую балку!

- Венец господа, бога нашего, был терновым! - бесился Лунь.

- Арестую!

Угрожающе заскрипели колесики калек. Железно чавкнули в грязи костыли. Сивушный вызов на перекошенных харях.

- Стыдись, Михей Васильевич, - говорили в толпе старики. - Не своей волей возвещает он, находит на него это, даже доктора признавали. Он с твоим отцом Армению царю усмирял, может, и тебя, младенчика, нянчил...

- Это к делу не относится! Нечего разводить агитацию! Всякие секты и религии вкупе с колдунами и ведьмами запрещены как классовые враги! Круто повернулся и зашагал прочь.

Какой-то шустрый мальчонка верхом на хворостине помчался за ним и запустил голышом в спину. Председатель погрозил ему пальцем. Не драться же ему с калеками и детьми. Он и сам был в детстве отчаянным сорванцом, заводилой, которого взрослые, затевая драку, пускают наперед.

- Хорошие зубы, что кисель едят! - кто-то победно бросил вслед председателю.

Вдруг и Анисим прокричал Михею совсем не библейское, частушку, недавно слышанную на улице:

Раньше были времена,

А теперь моменты.

Даже кошка у кота

Просит алименты...

Ваня Летчик опять пошел на смычку с пророком, забормотал, приплясывая с калачом в руке:

У попа - у попа

У попа Евгения

Сидит муха на носу,

Пишет заявление...

Это подвигнуло и Ваньку Хмелева:

Был я у тещи,

Пил я квас.

Дай-ка, теща,

Еще раз...

ВОСКРЕСЕНИЕ

У матери в амбаре пусто. Сидит, гадает, чем покормить сына. Но Глеб только отобедал у Луней. Не знает сын, какой ценой кормила его мать в навозной башне - и сальце ел, и пышечки на сметане, а Прасковья Харитоновна жмых в ступке толкла, водой запивала.

- Что же, Михей не помогает вам? - спрашивает сын.

- От своего пайка только.

- В атаманах ходит, хлеб распределяет, могло бы и прилипнуть к рукам для родной-то матери.

- Не, он и крошки казенной не берет. Уля жалилась, токо-токо свои граммы приносит, такой уродился. А надысь пайков не хватило Колесниковым, он свой отдал.

- Без ума рай, - говорит любимую поговорку Глеб. - Дураков не сеют, не жнут - сами родятся. Ну, ничего, мама, мы голодовать не будем, если оставят меня в станице. Дядя Анисим пророчит голод.

- Голод уже давно, конины не найти, воробьев поели.

- Останется в станице последний кусок, съедим его мы, Есауловы, вы, мама. Хлеб есть, в ставропольских селах у мужиков. Маруся ездила, отдают недорого, но не за бумажки, за золотые и мануфактуру разную. Надо ехать глушью, проселками. Как Машка?

- Кобыла еще дебелая, но ослепла совсем.

- Ход целый?

- Нет, военного фургона половина валяется, два колеса и дышло, я приволокла от кузни, вижу: день лежит, два, хозяев вроде нет, я и притащила его на баз ночью... Идет! Миша! Мать пресвятая богородица!.. Молись, сынок!..

Глеб сделал лицо постным, покорливым, виноватым.

- Здорово, мама! - вошел Михей и поперхнулся. В загробную мистику Михей давно не верил, но все же диковатые мураши по спине полезли. - Ты?

- Я.

- Тебя не расходовали?

- Расходовали, и в могиле лежал.

- Брешешь! Кто это, мам?

- Братец твой. Чего ты, Миша?