Молоко волчицы

Так и случилось. Коровы вошли в алый ковер плантации и помяли триста сорок семь кустов чайных роз.

- Что делать будем? - хочет казаться строгой мать. - Из своего кармана заплатите. Попередохли бы они вам, ваши коровы!

А сердце екнуло - Митька вылитый отец, так и кружится волчком. Глеб временами проводил руками по бокам, словно вылезал из старой шкуры, - и такой же точно жест у сына. Но сейчас не до воспоминаний - розы жалко. Вволю наругавшись с Митькой, Мария взяла тяпку и пошла к звену. По дороге ей дали письмо от старшего сына. Антон обещал скоро приехать на гастроли с оркестром, и мать спешила оповестить об этом подруг.

День, длинный, хлопотный, с радостями и огорчениями, подходил к концу. Повеяло горной прохладой. Женщины умылись и тут же, в садах, отмечали день ангела Любы Марковой, красивой игруньи, прожившей без замужества и детей. Пришли гости, косари и трактористы, принесли вино и подарки. Потом предложили всем вместе поехать в кино на полевой стан.

Мария было согласилась, хотя спешила домой - ответить Антону.

И тогда вспомнилась давняя звездная ночь, которую они с Глебом посчитали за свадебную и уговорились отмечать каждый год. И никуда не пошла. Сидела у ручья. Смотрела на робкий огонек под Пикетом - хутор Петьки Глотова.

Прошлое стояло рядом, уходило медленно. То находили в земле ржавые клинки и пули, то неожиданно проступали в травах стежки-дорожки далекой юности...

Не о чем говорить братьям. Сидят рядом, а будто между ними отвесный горный хребет. Двадцать лет они шли в разные стороны - далековато возвращаться! Вспомнят мать, детство - чуть потеплеют, и снова лед между братьями, ставшими неродными. Выручил захмелевший Иван. Запел, подражая казакам старых времен:

Скучно время, пройди поскорей, поскорей,

Протекайте, часы и минуты,

Ой, минуты - дни наши люты...

На ночь Ульяна пошла в хату, а казаки расстелили под яблоней тулупы и долго говорили при звездах. Иван дважды ходил в подвал за вином. Говорил Михей. О немецкой угрозе России. О падении Европы. Сюда им, конечно, не дойти, но на границе могут беды наделать...

Пала утренняя роса, и Глеб, привыкший с детства вставать рано, двинулся над туманной речкой, постукивая кизиловым костыликом, захваченным на подворье брата. Близко прошел мимо овчарки - не подняла головы. Тревожил покой береговых пеночек. Пугал сорокопутов - крошечных хищников, с виду певчих пташек, что про запас насаживают на шипы кустов крупных птиц.

Немолчной песней звенит Подкумок. Синим серебром трепещет на перекатах, белыми бурунами кипит на огромных булыжниках, вороненой сталью маузеров отливает в тени склоненных плакучих ив. Краснотал, луговые ромашки, мята и золототысячник. Сизые кулиги капусты, оранжевые цветы огурцов, толстое зеленое кружево помидорной ботвы. Молодые сады. А рядом галечник, мочаг, мослатые пни, цепкие корневища колючих терновников. Попыхивая дымком, рокочет трактор, режет плантажным плугом камыши, выворачивает тросом клубки деревянных змей - серые коряги. Будут родить эти дебри, станут золотым дном.

Припекало. Глеб вошел в тенистый шафранный сад. В златую тень. Где призраками застыли о н и о н а и то время, когда сажали тонкие прутики, ставшие теперь неохватными великанами. Как пел братец Спиридон:

Чудный сад рассажу по Кубани,

В том саду будет петь соловей...

Оглянулся - никого. И сорвал наливной шафран. Откусил твердый бок. Замутив очи, сползла по щеке холодная волчья слеза.

Деревья припали ветками к траве. Тянут к хозяину унизанные плодами руки.

Старые яблони! Им не до красоты - им надо рожать и рожать!

А молодые стоят высоко, не клонятся. Пусть покрасуются, пока молоды. Придет время, и они согнутся до земли под сладким бременем плодов.

В сад вошли женщины с корзинами - поспела ранняя черешня. Задумчиво запели:

Скакал казак через долину,

Через кавказские края.

Скакал он, всадник одинокий,

Блестит колечко на руке.

Кольцо казачка подарила,

Когда казак пошел в поход.

Она дарила-говорила,

Что через год буду твоя...

Глеб узнал голос Марии. Спрятался за куст красной смородины. А Мария направилась к этому кусту. Тут же бросилась к нему, обняла с радостным стоном. Заплакали оба. А говорить не о чем.

- Вот и вырос наш сад, - сказала хоть что-нибудь.

Расставаясь, даже на время, люди навсегда теряют друг друга. Ведь при встрече каждый думает обнять другого таким, каким он был при расставании. А человек уже другой - все течет. Конечно, и при этом человек остается дорогим. Мария давно жила иной жизнью, иными встречами. Ей и жаль старой любви, она плачет, хочет дотянуться до нее, а между ними версты ревущего времени - не вернуться им в этот сад, не есть его золотых плодов, только и можно обронить слезу на горючий песок времени, и даже следа этой слезы не останется.