Молоко волчицы

Налетел на них станичный активист Аввакум Горепекин с красной повязкой на латаном рукаве. Революция застала бывшего каторжанина в гостинице «Бристоль». Потом в гостинице держали арестованных генералов и атаманов. До их ликвидации Аввакум обслуживал номера-камеры. Теперь он сторожевал в театре. Первым делом он выгнал на улицу детвору, вытурил девок и приступил к большим и серьезным бабочкам:

— Товарищи бабы, покиньте зало, бо тут будет заседание.

Бабы поджимали губы, отмалчивались, пока не вышла Катя Премудрая:

— Дядя Аввакум, нынче с народом вежливо гутарить надо, а то головкам жалиться будем. Мы и пришли заседать.

— Тю! — изумился сторож. — Разве баб пускают на совет? Или, к примеру, нечестивых?

— А как же твоя дочка в Совете коноводит? — резала Катя.

Сторож озадачился, инструкции насчет баб ему не было. Тут вошел Михей Есаулов. Аввакум к нему:

— Михей Васильевич, разве теперь вся псюрня будет заседать?

— Все, — коротко ответил Михей.

— И девки, и дети?

— Они, им же куем беспечальную жизнь.

— Но постой, — не сдавался сторож, — вот Нюська Дрючиха или Маврочка Глотова, торгуют они по этой части, а Христос изгонял из храма торгующих.

— Ты крест носишь, Аввакум Ульянович?

— Ношу, материно благословение.

— И на царской каторге сидел, дурак! Сказано: никаких богов, все обман, а церкви начинаем ломать!

Тучи воронья с карканьем возвращались с полей почевать на деревьях парка. Сапоги хрустко проламывали малиновый ледок. Кучера линеек, на которых приехало начальство, презрительно и возвышенно молчали — на их положение, у коней, смертные взирали с завистью.

На Пятачке грянула песня. Мороз пробирал до костей, а комсомольская братва бросила вызов не только старому миру, но и старым стихиям — идут в трусах, маяках и тапочках. Восемнадцатилетний Антон Есаулов несет на палке портрет Маркса.

Старуха Мамонтиха шла к вечерне. Слабо вскрикнула, защищаясь клюкой. Полезла головой в сугроб. В старой птичьей голове мелькнуло: «Девки идут голыми, вавилонские блудницы, сатана празднует».

В театре на стенах иней. Подростки греются тумаками. Шум стал стихать. Пополз на стороны занавес алого бархата.

— Ведут! — сказали бабы, увидев на сцене Быкова, начальника ГПУ.

Дым в зале делился. Над первыми рядами желто-сизый: лист и махорка казачество. Над задними голубой: папиросы, турецкий табак — курсовая интеллигенция.

— Товарищи! — поднялся Михей. — Поступило предложение не курить.

Дым повалил гуще. Казаки, станица…

«Суд» проводил губернский комитет комсомола. Михей вызвался быть «защитником», нашелся добровольный «обвинитель», выбрали «судей». Цель «суда» — познакомить людей с учением Маркса.

Были выкрики, смешки — из первых рядов. С дальних — язвительные вопросы бывших гимназистов, эсеров, меньшевиков. Дядя Анисим в тулупе, подпоясанном веревкой, обвинял Маркса в безбожии и несовпадении его учения с посланиями библейских пророков евреям и коринфянам. Защитник отбивался умело, приводил примеры и сравнения из станичной жизни.

Михей стоял на трибуне как именинник. Радовался, что столько бедноты набилось в театр. Тут он и свою идею проведет, пользуясь случаем. Чем более люди отдают себя делу свободы, тем менее они свободны сами — вывел Михей нехитрый парадокс за годы своего председательства. Он не принадлежал себе, но это его не огорчало. Он выходил за кулисы, что-то быстро записывал в книжечке, шептался с представителями губкома и укома партии. Бледный, взволнованный, как перед атакой, он поднял руку.

— Товарищи, граждане! Группа женщин обратилась к нам с запиской. Разрешите зачитать. «Поскольку Советская власть и товарищ Карл Маркс воюют за бедных, то и бедные должны притулиться до Советской власти и хозяйствовать не единолично, а оседланно… видимо, оседло, — разъяснил Михей. — И потому мы, женсовет Кубековки, предлагаем сорганизоваться в артель под красным флагом и под именем Карла Маркса, которого назначаем председателем, а ему заместителем поставить Федота Коновца, коммуниста». Поддержим предложение?

— Тихо! — крикнули в зале.

Но шум рос, в задних рядах свистели, топали. Михей сошел в зал и зычно крикнул:

— Записываю, кто первый?

Записалось тридцать три двора со всеми потрохами и тяглом. Тогда дядя Анисим вдохновенно сказал:

— Федота Коновца нельзя, ибо женат на немке!

Дружный смех прокатился под морозными сводами.

— «Не бери жену в земле Ханаанской, ибо мы сыны пророков!» — кричал Анисим, но его не слушали — на сцене ставили декорации, готовили концерт. Большинство зрителей в театре первый раз.

Постепенно меркли масляные лампы. Зато всех ожидал сюрприз: на выходе председатель стансовета, как Дед Мороз, раздавал из укутанного котла по две горячие картофелины на душу. Глеб получил свою долю и смотрел на брата. Михею не хватило.

Мохнатые звезды. Под ногами визжал снег. Потрескивали деревья.