Молоко волчицы

— Ты все от казачества не отвыкнешь. Ленина читал? У Ленина о казаках не встретишь хороших слов. У него что казак, что жандарм — одно и то же.

— Ленина я читал, — отвечал Есаулов. — В его статьях, правильно, не встретишь одобрительной оценки казаков царского покроя, которые подавляли рабочие выступления. А «Казаков» Толстого любил, а Советы казачьих депутатов были созданы не без ведома Владимира Ильича.

Это пристрастие Михея Васильевича к сословию окраинных людей России прошлого не раз приводило его к нежелательным столкновениям, к резкости, нетерпимости, ошибкам. Случалось, что Есаулов действительно был неправ, смотрел назад. Его недоброжелатели стали доказывать, что в душе красного командира, коммуниста еще гнездился сословный дух. Взяли его на карандаш. До поры до времени. До первой волны.

И волна прихлынула.

Старое еще поднимало свою змеиную голову.

В виноградной беседке Ульяна Есаулова гостя потчует — Сучкова чаем с вишней поит, дрожат кольца на пальцах.

— А мы заждались тебя, Михей, — поднялся начальник НКВД. — Порядок и форму знаешь — сдай оружие.

— Мне оружие Орджоникидзе вручал!

— Нету его, Орджоникидзе, сдавай нам.

— А вы кто такие?

— Солдаты революции. А ты враг революции.

Обезоружили. Увезли в появившемся впервые ч е р н о м в о р о н е глухом тюремном автомобиле. Допрашивали три ночи. Несколько раз заставляли писать автобиографию, начиная с прадеда, линейного казака. Отыскалось пятно: дед Михея был помощником атамана, чем Есауловы втайне гордились не лыком шиты! — и чего не скрывали, атаманами были и Ермак, и Разин, и Пугачев, и Платов, и Богдан Хмельницкий, но слово а т а м а н после семнадцатого года лучше было не соотносить с собой. Т р о й к а судила:

«…и за антисоветские действия на посту предстансовета, выразившиеся в спасении двух церквей, массовом раскулачивании середняков и бедняков — с целью вызвать мятеж, а также в ущемлении прав отдельных полноправных граждан, — снять с должности председателя колхоза, из партии исключить… Учитывая ходатайство и поручительство крайкома партии, заключению не подвергать… Просить Верховный Совет лишить ордена Боевого Красного Знамени… звание воинское снять… передать в гарнизон из музея личное оружие бывшего героя гражданской войны»…

Так сработал донос на Михея. Крайком партии с превеликим трудом сумел отстоять своего любимца от пули или решетки. Неграмотный донос подписан несколькими неразборчивыми фамилиями — этого было достаточно. О затаенной против него змеиной злобе Горепекиной Михей знал — он ведь ей всю карьеру испортил. А Золотарев, член тройки, предлагал дать Михею в ы ш к у высшую меру наказания, расстрел. В доносе, по-видимому, под диктовку писалось, что Михей — тайный христианин, выступал в защиту врага народа Якова Уланова, с которым неоднократно пытался аннулировать Советскую власть на местах, что он не одобрял генеральную линию, а о колхозах сказал прилюдно, будто в станице колхозы разнятся между собой, как одно кулацкое хозяйство с множеством бедняцких. В самом деле Михей так сказал на одном собрании, потому что среди семнадцати колхозов — имени Тельмана пользовался особым вниманием и средствами, и Михей хотел все колхозы сделать богатыми, а не один, образцово-показательный. Вновь напоминалось в доносе, что один брат Михея белогвардейский полковник, другой кулак, и оба ныне в бегах от Советской власти.

— Никакой он не полковник, дурак! Он сотником кончил германскую.

— Если впишу эти слова в протокол, крышка тебе, — сказал Алтынников, новый прокурор, присланный в станицу в горячие дни, как на уборку урожая. — Извинись.

— Извини, — переломил себя казак.

— Извините! — поправил его толстогубый прокурор.

— Извините, — повторил Михей, заливаясь смертным потом, врачей-то придется признать, сердце отказывало на допросах.

— Вы свободны, — сказал прокурор.

Михей стоял перед ним, жалкий, сгорбившийся, с обрезавшимся, небритым лицом, рядовой враг народа, которого даже не посадили, а просто выкинули в единоличники, лишив права голоса на пять лет.

— Можете идти, пропуск у часового, в списке.

— А партбилет? — просительным шепотом сказал Михей, отлично понимая нелепость своих слов.

— Не прикидывайтесь идиотом!

— Мне кольт Серго Орджоникидзе дарил, там надпись, не затеряйте его…

— Пошел вон! П-паскуда…

На площади Коршака гулял ветер.